Хозяйка
Шрифт:
– Мне это – не угодно!
Я следил за этой женщиной. Я вынюхивал её след. Я подстерегал её тень. Я таился в подворотнях, простенках, углублениях и нишах. Так подбираются к врагу.
Это она была добычей? Кто знает, идёт ли охотник за дичью – или дичь ведёт охотника на привязи, с которой невозможно сорваться.
Это я её не выпускал? – Она меня освободить не хотела.
Я влёкся за ней, дрожа от азарта, через весь город.
Он слагал пластины крыш, как крылья дельтаплана
Город был, как воронка взрыва. След вселенской катастрофы, превращённый в волчью яму.
Дорога шла через сплетение полыни и колючей проволоки, мимо сточных канав, вонючих отстойников, ржавых шлагбаумов и заброшенных узкоколеек.
Упразднённая сторожевая вышка при недействующей пожарной части. С серьгой в ухе – обрезком рельса, в который били тревогу. С обрубком отпиленной под корень лестницы в вышине.
Все заводы и фабрики стояли. Все контрольно-пропускные пункты обезлюдели. Все механизмы вышли из строя.
В одном месте только из-за забора доносился визг циркулярки да перед воротами с корявыми звёздами скулила шелудивая собака. Провода оборваны упавшим деревом. За повалившейся оградой – изношенные тренировочные штаны с дырявыми носками на верёвке.
Посреди пустыря – железнодорожная платформа без названия, из ниоткуда в никуда.
Свалки, как неолитические стоянки.
Озеро, окружённое сушняком, высокими чёрными пнями сгнивших берёз, словно обломками искрошенных клыков. В резиновом каноэ удит рыбу дикарь в каскетке. Замусоренный луг.
Начало июля. Это был первый жаркий день после долгих дождей. Я вдохнул поглубже.
Ржавое железо, подсыхающие сорняки, деревянные, пропитанные мазутом шпалы, ручей, набитый мусором и кувшинками, облака мышиного горошка, репьёв, пижмы, буйного шиповника, львиного зева, крапивы, молочая – всё это вошло в мои лёгкие, взорвалось в них.
Пахло всё: камень, мусор, мох – всё жило, всё дышало, нет – всё задыхалось от любви. От отчаянья одиночества, от вопленного желания. Всё томилось, звало, терзалось – всё вместе со мной разрывалось на части от жажды жизни.
Женщина впереди, которая до сих пор внимания на меня не обращала, хотя видела, знала, чуяла мою неотступность, – вздохнула, вздрогнула, приникла к дереву, скользнула почти сквозь него, выступила из тени. Глаза в глаза встретила меня с грозным бесстрастием.
Дальше – темнота.
…Я лежал на тротуаре. Во рту сухо. Рубашка испачкана. Руки-ноги не шевелятся. Вокруг – визгливый рынок. На меня никто не обращал внимания. Толпа плавно обтекала. Подумаешь, ещё один пьянчуга.
И как я сюда попал?
Последнее, что помню – роща чахлая – и…
И кто я такой?
У меня не было имени. Не было биографии. Не было знаний, кропотливо нажитых в школе и университете. Не было памяти. Всё, что осталось –
Жизнь – сладкий её сок на губах и терпкий запах моего тела, пота.
Я весь округлый, как капля. Без острых углов. И я теку, теку в вечность.
Что происходит?
Происходит солнце. И деревья случаются. И земля подо мной подрагивает, как переполненное молоком гигантское вымя. И хочется припасть к её соскам и пить, пить.
Ещё происходят плоды земные. Вокруг на лотках чёрная черешня, чешуйчатые, как бронтозавры, ананасы, пьяная вонь приправ.
Я раньше никогда этого не замечал. Я замечал наличие регистрации у торговцев, карманников в толпе, обколотых у туалета.
Когда раньше? Значит, я что-то могу помнить. Просто не хочу вспоминать.
– Землицын, ты чего тут разлёгся? И угваздался весь, как хрюндель. Ты когда так набраться успел, я с тобой расстался-то пять минут как. Вставай давай, я один, что ль, пахать тут должен? – это над ухом вопил Колымагин. Побег из мира реальности не удался.
– Прикинь, Землицын, эксперты бают, что куски плоти из жмурика вырваны, но не проглочены. Все шматья в целости. Рядышком лежат, кусочек к кусочку. А звери-то убивают, чтобы есть, – Колымагин родился под знаком водолея и потому считал себя гением.
– Всё? – осведомился я.
– Нет, не всё, – со всхлипом утёрся после съеденного мороженого Димон. – Член отъеден. Старательно, какой-то ботан трудился. Морда лица покусана. И пальцы отцапнуты. Опознать нельзя.
– Версии?
– А это уж ты начальство, тебе видней, – сощурился Димон.
Он у нас страшненький, личико скукоженное, весь ощипанный, глазки маленькие, живенькие, цвета детской неожиданности.
– Димон, я всё понимаю, ты на прошлой неделе в первый раз про Шерлока Холмса прочитал. Я книжку на столе видел. И меня ты теперь за Ватсона держишь.
А только зачем же ты, гад, мне всю отчётность портишь?
Что, что я там, наверху наплету? Что это оборотни в волчьей шкуре? Днём – люди, ночью – волки, потому что всё так… осмысленно? Или некто так зверей выдрессировал и теперь с их помощью убивает? Идеальное орудие убийства. И показания никогда не даст против тебя.
Или это инопланетяне в облике волка?
А знаешь, что мне полковник наш славный скажет? – Смерть от укушения – закрывай дело! У меня на шее ещё полтора десятка дел висят. А тут бомжом больше – бомжом меньше…
– Да не бомжом! – ощерился Колымагин.
– Что? – растерялся я.
– Не бомжом, говорю. На жмурике костюм от Хьюго Босса. На руке «роллекс» золотой. Не бомжовский репертуарчик.
И как Хьюго Босс на нашу помойку забрёл? Собирал пустые бутылки?
– Ну, всё, – схватился я за голову. – На несчастный случай не спишешь. Добро пожаловать, глухарь!