Храбры Древней Руси. Русские дружины в бою
Шрифт:
И когда однажды он к ней все-таки пришел, решила отомстить. Дождавшись, когда князь уснул, она замыслила его заколоть ножом. Однако по счастливой случайности Владимир вовремя проснулся, заметил угрозу и смог схватить Рогнеду за руку. Все-таки он был воином и даже спросонья хватки не терял.
Разоблаченная Рогнеда принялась жаловаться на то, что Владимир ради нее убил ее отца, всю землю Полоцкую пленил, а теперь совсем не любит ни ее, ни сына (маленького Изяслава). Но разжалобить Владимира, которого она только что чуть не зарезала, было трудно. Владимир приказал ей одеться в то же богатое «царское» платье, в котором она была в момент посажения на престол, сесть на «светлую постель» и дожидаться его. А он придет и проткнет сам ее (так говорится
Рогнеда оделась, как ей было велено. Но Владимир еще не пришел, и она решила попытаться спастись от неминуемой гибели. Кто мог защитить бывшую полоцкую княжну, а теперь несчастную киевскую княгиню? Все мужчины ее рода давно лежали в земле. Оставался только один человек, который мог ей помочь, это сын.
Но Изяславу в тот момент было самое большее лет пять. Утопающий хватается за соломинку — Рогнеда решила стать под защиту юного князя.
Она дала в руки сыну обнаженный меч. И научила, что нужно сказать.
Сын все сделал правильно.
Когда Владимир явился в покои Рогнеды, он увидел там Изяслава, вставшего на защиту матери. «Отец, ты думаешь, ты здесь один?» — сказал малыш, грозя клинком.
Зрелище, видимо, было не для слабонервных. Владимир, на совести которого лежало уже несколько загубленных жизней (в том числе и жизнь старшего брата Ярополка), растерялся. Настолько растерялся, что бросил свой меч (знак поражения), воскликнул:
«Кто ж знал, что ты-то здесь!»
Отобрать меч у сына, оттолкнуть его, маленького, и на его глазах убить мать Владимир не решился. После такого унижения, поражения и ужаса — какой из него потом выйдет князь? Владимир ретировался с «поля битвы» обсуждать с боярами судьбу опасной княгини и своего сына. Бояре, оценив подвиг юного Владимировича, посоветовали не убивать ни Рогнеду, ни сына, а отселить их подальше от княжеского двора. Владимир послушался мудрого совета и дал им во владение новый город, названный по имени сына Изяславлем.
Судя по тому, что меч Владимира был при нем, наличие оружейного склада в покоях княгини предполагать трудно, своим спасением Рогнеда обязана мечу, принадлежавшему маленькому Изяславу. Да и вряд ли маленький мальчик смог бы удержать в руках взрослый меч, длина которого должна была быть равной его росту.
Примеры Изяслава и Даниила не оставляют сомнений в том, что юным князьям оружие вручалось в том возрасте, когда они едва начинали себя осознавать. А осознав, тут же приучались ощущать тяжесть настоящего оружия на поясе и обнажать его в случае необходимости.
Существовала ли в Древней Руси особая школа оружейного и рукопашного боя? Оружие у представителей древнерусского рыцарства было с детства, это теперь ясно, но кто и как учил им пользоваться? Вопрос очень непростой.
Этим вопросом задавался человек, который намеренно искал следы этой системы в обычаях русских кулачных бойцов — создатель славяно-горицкой борьбы А. К. Белов. Результаты поисков изложены в его книге «Славяно-горицкая борьба. Изначалие». В той части книги, где Белов касается раннесредневековой истории Руси, рассуждения его скорее всего покажутся профессиональному историку весьма уязвимыми. Даже тем историкам, которые отстаивают сходную точку зрения о славянском происхождении варягов и Руси. Но в тех разделах, где речь идет о сборе и анализе этнографических материалов, его работа, безусловно, представляет большую ценность.
А. К. Белов пишет: «В народной игре тогда я искал ответ на вопрос, тяготивший меня после нескольких экспедиций. Все отчетливее проявлялась идея отсутствия в отечественных традициях системности подготовки бойцов. Почему при почти поголовном вовлечении мужского населения (разумеется, низших социальных слоев) дореволюционной России в ту или иную форму народного состязания полностью отсутствует такое звено, как специальное обучение, то есть школа? Вероятно, особую, тренировочную роль в подготовке будущих борцов и мастеров кулачного схода играла детская забава — народная игра. Чтобы уклониться от летящего в вас «чингалища булатного», нужно все свое детство побегать от закатанных товарищами снежков да покачаться, стоя ногами на качелях, учась распределять движение от пяток до плеч, да поездить, не падая, с горы на ногах по ледяной дорожке, да побегать в валенках по льду, когда разъезжаются ноги, да набегаться в «салки пятнашки», уклоняясь от пытающегося тебя достать товарища, да… Впрочем, разве все перечислишь? Дворовая игра и спорт, по сути, одно и то же. Технике же самого боя научиться — дело несложное. Особенно если состязания мастеров проходят с детства у тебя на глазах. А уж все остальное — практика» [Белов. 1993].
Удивительно, как крепки в русском народе его традиции! Ведь ситуация, описанная А. К. Беловым, в полной мере соответствует той, что существовала в Древней Руси. Причем совсем не только в сфере боевого обучения, а в сфере обучения вообще. Нам доводилось уже писать об этом [Долгов. 2007, 65–87].
Возможно, это главное отличие русской культуры от западноевропейской — отсутствие специально организованных, институализированных, говоря по-научному, школ, академий или университетов. Первый университет появился в России только в XVIII веке, но и до этого и книги писали, и города строили, и с врагами успешно воевали. Как? Уровень грамотности на Руси в XI–XIII веках был заметно выше европейского — как удавалось достичь этого? Да вот именно так, как это писано у Белова, — через игру, через практику и через учителя-наставника.
Учитель-наставник — ключевая фигура для древнерусской культуры. Только через учителя шло ее развитие. Отношения учителя и ученика были вторыми по важности после родства. Через ученическое участие в труде учителя постигалась премудрость. Древнерусское ученичество — явление особого рода. Чтобы стать зодчим, древнерусский человек не поступал в архитектурную академию, а становился учеником мастера-зодчего, чтобы стать книжником — мастера-книжника, кузнецом — кузнеца, кожевником — кожевника, гончаром — гончара, а воином — воина. Начинающий зодчий сразу включался в работу «на подхвате», перенимая у учителя знания и приемы прямо в ходе настоящего дела, книжник учился, ведя с учителем беседы, читая и комментируя Священное Писание, гончар месил глину, присматриваясь к тому, как учитель выводит на круге горшки и миски, ученик кузнеца бил тяжелым молотом туда, куда маленьким молоточком укажет учитель. Воин, пройдя стадию детских игр в снежки, в догонялки, в ножички, пройдя стадию игровых поединков деревянными мечами, с самого начала включался в настоящие боевые операции. Благо случаи поучаствовать в настоящей войне предоставлялись каждый день: набеги кочевников или литовцев, междоусобные войны, судебные поединки. Необходимости в создании искусственных тренировочных ситуаций просто не возникало — полно было реальных.
Здесь нужно заметить, что в современной войне, ведущейся с применением огнестрельного скорострельного оружия, оружия массового поражения, такой способ обучения может уже и не сработать. Пуля может настичь неподготовленного солдата в первом же бою, даже если опытные бойцы закроют его своими плечами. Что ни говори, средневековая война была все-таки менее опасной. Во всяком случае, полную меру опасности неопытный воин получал не сразу, держась до времени в тени старших бойцов. Молодой, начинающий боец мог сойтись в поединке не с безвестным снайпером, а с таким же молодым и начинающим бойцом лицом к лицу. Молодой, видя, что перед ним опытный боец, имел возможность уклониться от столкновения, выбрать противника попроще. Воин, почувствовавший, что поединок клонится не в его пользу, мог отступить и, сохранив себе жизнь, в следующий раз поступить умнее. Понятно, что обучение настоящей практикой брало свою неизбежную дань жертвами, погибшими в первом бою. Но зато остальные, уцелевшие, а их было большинство, учились быстро и накрепко. Так, как ни в одной «школе» не выучат.