Храбры Древней Руси. Русские дружины в бою

Долгов Вадим

Описание подобного гадания содержится в «Сказании о Мамаевом побоище». В ночь перед битвой Дмитрий Донской выезжает на Куликово поле вместе со своим соратником и воеводой Дмитрием Боброком-Волынцем. В тишине они стали присушиваться к звукам, доносившимся со стороны обеих враждующих ратей:

«Поворотясь на татарскую сторону, услышал стук громкий, и клики, и вопль, будто торжища сходятся, будто город строится, будто гром великий гремит; с тылу же войска татарского волки воют грозно весьма, по правой стороне войска татарского вороны кличут и гомон птичий, громкий очень, а по левой стороне будто горы шатаются — гром страшный, по реке же Непрядве гуси и лебеди крыльями плещут, небывалую грозу предвещая».

Такой

весьма разнообразный шум услышали князь и воевода со стороны вражеских полков. Затем они обратили слух к русскому войску. Там стояла тишина, и только от множества огней как бы заря занималась. Дмитрий Боброк сказал, что это добрая примета. Интересно, что пророческие приметы видны обоим полководцам, но трактует их именно воевода Боброк, князь, как и в случае с Давыдом Игоревичем, выступает только как «вопрошающий». Затем Дмитрий Боброк-Волынец спешился, припал правым ухом к земле и долго слушал. Встал он опечаленный и долго не хотел говорить, что же его так расстроило. Но потом все-таки сказал. Одна из услышанных им примет — хорошая, а другая — плохая.

«Одна примета тебе на пользу, другая же — к скорби. Услышал я землю, рыдающую двояко: одна сторона, точно какая-то женщина, громко рыдает о детях своих на чужом языке, другая же сторона, будто какая-то дева вдруг вскрикнула громко печальным голосом, точно в свирель какую, так, что горестно слышать очень. Я ведь до этого много теми приметами битв проверил, оттого теперь и рассчитываю на милость Божию — молитвою святых страстотерпцев Бориса и Глеба, родичей ваших и прочих чудотворцев, русских хранителей, я жду поражения поганых татар. А твоего христолюбивого войска много падет, но, однако, твой верх, твоя слава будет».

Пренебрежение приметами и предсказаниями могло иметь печальные последствия. Первым известным примером такого рода был князь Олег, не менее известен и другой князь, чье пренебрежение дурными предзнаменованиями привело к поражению в битве — Игорь Святославич Новгород-Северский, главный персонаж «Слова о полку Игореве».

Началу похода сопутствует и солнечное затмение, и зловещий птичий крик, и звериный свист. Князь, однако, остается глух к бросающимся в глаза недобрым знакам. Если говорить о «недобрых знаках» как сюжетном приеме «Слова», то смысл их совершенно ясен: поражение и пленение Игоря предрешены, и безнадежность их можно было уловить заранее, но князь не захотел этого сделать. Его предприятие во многом продиктовано упрямством и гордыней, представлением, что человек может бросить дерзкий вызов судьбе и пренебречь порядком. Впрочем, такое поведение было скорее всего продиктовано не столько дурным характером князя, сколько его желанием совершить подвиг и добыть «славу»: в славянском эпосе пренебрежение зловещими предсказаниями — один из признаков истинного богатырства. По словам Б. Н. Путилова, «по логике эпической программы, герой выступает против сил, предрекающих ход событий и грозящих ему гибелью», он старается доказать, что «способен повернуть события по-своему и опровергнуть предсказания. И даже если предсказанное исполняется, за юнаком остается героический подвиг, связанный с противостоянием некоей фатальной неизбежности» [Путилов. 1999, 63]. Поскольку подобная модель поведения в одинаковой мере свойственна и героям южнославянских юнацких песен и русских былин, можно предположить, что она относится к временам весьма древним.

Еще более отчетливо выглядит сцена с предсказанием будущего по природным знамениям в летописном рассказе о походе Игоря. Если в «Слове» князь просто не обращает внимания на затмение, грозящее стенание птиц и пр., то в летописном рассказе вся сцена описана подробнее. Князь смотрит на небо и видит солнце, ставшее как месяц, и спрашивает дружину:

«Видите ли? Что значит это знамение?»

Дело, очевидно, было не в том, что князь оказался наблюдательнее своих спутников — не заметить солнечного

затмения было невозможно, — но таков, судя по всему, был ритуал: князь спрашивает, его спутники (дружина, волхв или воевода) отвечают (именно так творилось боевое гадание и во всех предыдущих рассмотренных случаях). Дружина, посмотрев туда, куда указывал князь, «поникла главами» и сделала вывод, который напрашивался и был скорее всего очевиден и самому князю:

«Княже, не на добро знамение это».

И далее князь произносит речь, из которой становится понятно, что вопрос он дружинникам своим задал неспроста и главная цель разговора именно в том и заключалась, чтобы нейтрализовать деморализующее воздействие зрелища природного явления. Вере в дурные приметы он противопоставляет вполне ортодоксальную концепцию о том, что «тайны Божии никто же в силах понять, а знамению творец Бог, и всему миру своему, а нам, что створит Бог или на добро или на наше зло, а то нам видеть».

То есть, другими словами, пути Господни неисповедимы, и что конкретно обещало нам это Богом сотворенное знамение, покажет будущее. С логической и религиозной точек зрения концепция была вполне безупречна. И поход был продолжен.

Но если взглянуть более широко, в контексте летописного рассказа правы оказались дружинники — знамение действительно предвещало поражение, и читатель мог сделать должные выводы, отметить для себя важность внимательного отношения к знакам Божественной воли, хотя летописец не заостряет на этом внимания.

Бегство князя в финале также вписывается в общую систему представлений о будущем, характерных для древнерусской культуры. Когда пророчество уже почти полностью сбылось, когда предначертание уже почти свершилось и ничто, казалось бы, не может отвести гибель, искреннее покаяние, горячая молитва, которой предается Игорь в плену, дают истории счастливый конец: князю удается бежать из плена и возвратиться домой живому.

Вместо заключения

УСТАВ ДРЕВНЕРУССКОГО ВОИНА

Завершить книгу авторы решили цитатой из древнейшего памятника славянского права «Закона судного людям». «Закон» был составлен и записан в Болгарии, некоторое время спустя после крещения в IX веке и на протяжении столетий служил воинским правилом для славянских бойцов. Знали его и на Руси. Соответствующая статья «Закона» была внесена в «Устав Владимира Всеволодича Мономаха», великого киевского князя, непримиримого борца со степной угрозой. Текст устава сохранился в составе летописного свода в рукописи середины XV века. В «Законе» высокие духовные требования, предъявляемые к человеку, идущему на бой, сочетаются с вполне прозаическими нормами по разделу военной добычи. Такова была сама жизнь средневекового воина: высокое в ней сочеталось с обыденным, составляя неповторимый колорит ушедших, но не канувших в Лету столетий, когда молодое русское государство росло и крепло ратными трудами наших великих предков.

« О бранехъ и суперничь да ся биють беспрестани. О супостатех.

Исходящимъ къ супостатомъ на брань подобаеть хранитися от всякого слова неприязнина, и от жены, и къ Богу едину мысль имети и молитву и свет святым.

С советом же брани творять, помощь от Бога дасться въ сердцихъ съвети творити; не съ многою брани творити, но от Бога крепость, Богу дающему победу.

Плена же шеста чясть достоить взятии княземъ; прочее число все всемъ людемъ в равну часть делятся от мала и до велика: доволеть бо княземъ и казне часть княжа, а прибыток людемъ. Люди обрящются етере, и от техъ друговъ или къметищищь или простых люди подвигъ и храборьство съдеть обретаются; обретаася князь или воевода в то время от урочена урока княжа да продается; якоже лепо есть, да подъемлеть я по чясти; иже обретается на брани, да бывает чясть, ниже остають на стану, да бывает тако: так обо глаголано есть и писано и передано от царя и пророка Давыда» [НIЛ, 498].