Храм на рассвете
Шрифт:
Хонда утром как раз читал сборник древней поэзии, который ему привез в подарок Иманиси. Он просил Иманиси об этой книге, конечно, потому, что хотел прочитать «Хронику горы Фудзи» поэта Мияко-но Ёсика. [59]
«Гора Фудзи находится в провинции Сураганокуни. Будто срезанная вершина устремляется прямо в небо» — в этом описании не было ничего интересного, но вот этот отрывок с давних времен сохранился в памяти Хонды, и с тех пор у него не было случая его перечитать: «Пятого числа одиннадцатого месяца семнадцатого года Дзёган [60] отмечали праздник старые чиновники.
59
Мияко-но Ёсика(834–879) — поэт эпохи классической японской литературы, писавший стихи по-китайски.
60
876 год.
Не было ничего удивительного в том, что гора Фудзи, вызывавшая самые разные оптические иллюзии, в ясный день показала подобных призраков. Нежный у подножия ветерок на вершине превращался в шквал, и часто видели, как он поднимал в ясное небо столбы снежной пыли. Они напоминали фигуры двух красавиц, и могло быть, что местные жители так это и воспринимали.
Фудзи невозмутимо спокойна, ее холодность и девственная белизна пробуждают самые разные фантазии. Головокружительно холодна и рациональна. Фудзи — это излишне правильные формы и неясные чувства, одна странная вершина и одновременно рубеж. Вполне может быть, что на ней танцуют две красавицы в белых одеждах. Хонду очень привлекало то, что и храм Сэнгэн был посвящен богине — деве цветения деревьев Конохананосакуя-химэ.
В машину госпожи Цубакихара сели она сама, Макико и Иманиси, в такси, которое Хонда нанял для возвращения в Токио, — супруги Хонда и Кэйко. Такое распределение было вполне естественным, но оно оставило в душе Хонды, которому хотелось сесть вместе с Макико, легкое разочарование. Хонда хотел еще раз посмотреть в ее глаза, в которых застыло напряжение охотника, почуявшего добычу.
Поездка в Фудзиёсиду удовольствия не доставила. Большая часть дороги, которая от городка Субасири через перевал Кагосака шла на север, петляя вокруг озера Яманака, пришлась на крутую горную дорогу без покрытия, граница с префектурой Яманаси проходила по гребню Кагосаки.
Предоставив Кэйко и Риэ вести свои женские разговоры, Хонда, как ребенок, сосредоточенно смотрел в окно. Было большой удачей, что с ними оказалась Кэйко — это защищало его от жалоб жены. Риэ напоминала бутылку с пивом, которое, как только открывали пробку, пеной выливалось наружу. Сегодня с утра она не соглашалась возвращаться в Токио на машине, твердила, что с детских лет не приучена к таким длинным, бессмысленно дорогим поездкам.
Эта же Риэ, разговаривая с Кэйко, была мягкой, даже милой.
— Что, почки вас не беспокоят? — без церемоний спросила Кэйко.
— Беспокоят, но когда спрашиваете вы, мне сразу становится лучше. Странно, правда? Вот когда муж делает вид, что его беспокоит мое здоровье, я сержусь.
Может быть, это была маленькая хитрость, но Кэйко не стала защищать Хонду:
— Что делать, господин Хонда человек рациональный.
На горах с северной стороны кое-где еще лежал снег. Смерзшийся, местами провалившийся, он выглядел как растянутая змеиная кожа. Этот снег напоминал кожу на руках Риэ, после того как спал отек.
Однако сейчас Риэ можно было вынести. Хонде было даже удобно находиться там, где до его слуха долетало все то, что женщины говорили о нем (пусть даже одна из них собственная жена).
По другую сторону перевала местами еще
До храма Сэнгэн они добрались к половине четвертого. Хонда испытал неприятное ощущение, наблюдая, как трое их попутчиков выходят из черного «крайслера» — ему показалось, что он видит оживших мертвецов, появившихся из черного гроба. Хотя утром все следы вчерашней ночи были тщательно стерты, но все равно, если эти трое случайно оказались заперты на некоторое время в тесном пространстве, то у них в памяти должен был скопиться мутный осадок — это как при водянке: сколько ни делай проколов, вся вода не выйдет. Лежащий на обочине снег слепил глаза, и все трое растерянно моргали. Макико все-таки гордо выпрямилась, а бледная вялая кожа Иманиси была просто омерзительна. Этот человек понял, что у него нет ничего общего с трагической красотой чувственных фантазий, о которых он вчера гордо повествовал, и Иманиси старался всячески скрыть это.
Хонда, во всяком случае, видел.Человек, которого он знал, и человек, которого невольно увидел, оказались на границе мира и его изнанки. Макико посмотрела на огромные каменные храмовые ворота, на которых в рамке было вырезано «Гора Фудзи», достала тетрадь, в которую записывала стихи, и вынула прикрепленный к ней лиловым шнурком тонкий карандаш.
Вшестером, помогая друг другу, они шли по мокрой дороге к храму. Остатки снега в лучах проникавшего сквозь деревья солнца выглядели торжественно. На ветвях старых криптомерии, ронявших на остатки снега свои коричневые иголки, собирался рассеянный свет, кое-где словно стелился зеленоватый туман. Впереди на дороге показались красные ворота-тории, окруженные не растаявшим снегом.
Признаки божественного вызвали у Хонды воспоминания об Исао. Он снова посмотрел на Макико. Божественная сила изменила ее, казалось, в ее глазах не осталось ничего от той ночи. Может быть, Исао, которого любили эти изменчивые глаза, они же и убили.
Кэйко чувствовала себя прекрасно, она всему находила место в общей картине мира:
— Красиво. Великолепно! Так по-японски. — Эти безапелляционные суждения выводили из себя Макико, и она с раздражением взглянула на Кэйко. Риэ наблюдала это со стороны с чувством победы, которую она смиренно уступала другому.
Госпожа Цубакихара своей нетвердой походкой напоминала журавля, ковылявшего с печально поникшими крыльями. Она безразлично отодвинулась от Иманиси, который собирался ей помочь, и пошла рядом с Хондой. Ей было не до стихов.
Ее печаль сегодня была другой, слишком чистой, это даже тронуло Хонду, он взглянул сбоку на ее потупленную голову и вдруг встретился глазами с Макико, смотревшей на Цубакихара с другой стороны. Макико, как обычно, искала на этом печальном, озаренном ярким светом женском лице свое вдохновение. И возникло стихотворение.
Когда они дошли до священного моста, где дорога к храму пересекалась с дорогой на гору Фудзи, госпожа Цубакихара, запинаясь, обратилась к Хонде:
— Простите меня. Я как подумаю, что мы идем к храму на Фудзи, так мне кажется, что там меня с улыбкой встретит Акио. Он так любил Фудзи.
Эта женщина со своей печалью походила на пустую, заброшенную, открытую всем ветрам беседку: печаль, как ветер, свободно продувала ее опустошенную душу. И еще она была странно покорна. Впалые с упавшими на них прядями волос щеки, на которых выступили следы разрушений, оставленные не находившим себе места, сметавшим все на своем пути духом, стали прозрачными, словно бумага. Казалось, что сквозь них спокойно, свободно, как дыхание, струится печаль.