Храм украденных лиц
Шрифт:
— Какие?
— Выпить любил. С работой не клеилось. Склоки, интриги в коллективе. А тут подворачивается она — вся такая возвышенная и тонкая. Куда там!
— Художница, — вставил Губарев. — Неплохая.
— Художница! — Ванда Юрьевна сделала презрительный жест рукой. Руки у нее были крупные, массивные, унизанные золотыми кольцами. Массажистка, вспомнил ее профессию Губарев. — В то время она работала в каком-то задрипанном музее. Экскурсоводом. И малевала на досуге свои картинки. Это уже потом она развернулась.
— А в каком музее она работала? — как бы невзначай поинтересовался Губарев.
— Не помню, буду я такую чушь помнить! Что-то с Востоком связано! Не помню.
— Дети тяжело переживали уход отца из семьи?
— А вы как думаете? Конечно! Какой-никакой, отец все-таки! А тут все разом на меня и обрушилось. Его пьянство, гулянки, развод! Только подумать: я ему помогала, двигала вперед. Все делала ради его карьеры, а он отплатил мне черной неблагодарностью, — возвысила голос Ванда Юрьевна.
— Он встречался с детьми здесь, в этой квартире?
— Нет. Они ходят туда. К нему.
Это он из-за Ванды Юрьевны не хотел здесь бывать, догадался майор. Дама она напористая. Хамоватая. И выслушивать ее упреки ему совсем не улыбалось.
— Когда вы в последний раз видели Лактионова?
— Месяца три назад.
— При каких обстоятельствах?
— Я ждала его около клиники. Мне надо было с ним поговорить.
Губарев вспомнил, что, по словам Лазаревой, шеф запретил пускать Ванду Юрьевну в клинику.
— О чем вы хотели с ним поговорить?
— О детях, естественно! О том, что мальчики отбились от рук. Им нужно отцовское влияние, крепкая мужская рука. Что я могу с ними поделать? Они меня абсолютно не слушаются!
— Вы дождались его?
— Да.
— Поговорили? Возникла легкая заминка.
— Он торопился, и поэтому разговора не получилось. Все, что я говорила, до него не доходило. Он целиком и полностью был во власти своей… — Ванда Юрьевна запнулась, а потом с трудом сказала, как будто выплюнула: — Жены.
Губарев задумчиво посмотрел на Ванду Юрьевну. Она источала из себя тонны ненависти. Она вполне могла желать ему самого плохого. Только ли — желать?
— Ванда Юрьевна, где вы были третьего ноября с семи до десяти вечера?
— Я? — вздрогнула Ванда Юрьевна. Вопрос доходил до нее медленно, с трудом. — Третьего ноября… вечером… Ну где я могла быть? Конечно, в магазине. Покупала продукты. Я пашу, как каторжная. Двое детей! Накорми, обиходь!
— Все это время вы были в магазине?
— Так не в одном же! В одном молоко дешевле. В другом — мясо. Пока все их обойдешь!
— Сколько лет вашим детям?
Старшему, Диме, — двадцать. Он студент Института управления. Учится на первом курсе. Все время собирается его бросить. Отец мог бы повлиять на него, так нет. Свои дела ему ближе и дороже, чем дела ребенка!
— А
— Младший, Юра, учится в школе. В девятом классе.
— Дети дома? Я могу поговорить с ними?
— Дома только Дима.
— Хорошо. Я побеседую с ним.
— Дима! — крикнула Ванда Юрьевна. — Ди-и-ма!
— Чего? — Из смежной комнаты вышел заспанный юноша. Высокий, темноволосый. Увидев незнакомых людей, он остановился и вопросительно посмотрел на мать.
— Дима. Это из милиции. Расследуют убийство твоего отца.
— А-а… — Юноша плюхнулся на свободный стул.
— С тобой хотят побеседовать.
— Пожалуйста! — В карих глазах молодого человека читались настороженность и тревога. Губарев вспомнил, как выглядел Лактионов на фотографии, и подумал, что юноша здорово похож на отца.
— Губарев Владимир Анатольевич. Павлов Виктор Николаевич, — представил себя и коллегу Губарев.
Майор обратился к Ванде Юрьевне:
— Я хотел бы остаться с вашим сыном наедине.
Ни слова не говоря, Ванда Юрьевна встала. Рукава ее длинного фиолетового халата своим фасоном напоминали перевернутые колокольчики.
Ванда Юрьевна величаво проплыла мимо Губарева и подчеркнуто-плотно закрыла за собой дверь, хотя майор ни минуты не сомневался, что она будет подслушивать их разговор у двери.
Лактионов-младший был в спортивных брюках и черной футболке.
— Дима, все говорят, что в последнее время ваш отец выглядел каким-то озабоченным, вы не знаете, с чем это могло быть связано?
Юноша лениво пожал плечами:
— Наверное, какие-то проблемы на работе.
— А может, это дела личного характера, семейного? Мать сказала, что вы собираетесь бросать институт. Может быть, ваш отец был расстроен из-за этого?
Юноша уставился на него с таким видом, словно не понял, о чем идет речь.
— Переживать из-за моего института отец не стал бы, — усмехнулся он.
— У вас были хорошие отношения с отцом?
— Нормальные.
— Вы не обижались на него из-за того, что он ушел из семьи?
— А чего? Это его дело. Новая жена, новая жизнь…
— Значит, вы отнеслись к его уходу из семьи спокойно?
Ответом Губареву был колюче-неприязненный взгляд.
— Это — выбор моего отца, — подчеркнул Лактионов-младший.
Губарев понял, что он несколько перегнул палку. Конечно, парень не мог не переживать из-за того, что отец бросил их. Правда, сегодняшняя молодежь все воспринимает намного легче, чем предыдущее поколение. Она настроена более пофигистски. Ей все по барабану. Но отец есть отец… Если он будет и дальше задавать такие прямолинейные вопросы, парень замкнется и перестанет разговаривать. Будет отделываться односложными репликами. Губарев кашлянул и посмотрел на Витьку. Но тот смотрел в окно. Ничего себе работничек, разозлился майор. Мух ловит.