Хранить вечно
Шрифт:
– Это как? – не понял Саксум. – Какое место?
– Место трактирщика, – уточнил Паквий. – Место хозяина постоялого двора… Насчёт права собственности можешь быть спокоен. Всё имущество Гилель бар-Дана – имущество государственного преступника – подлежит конфискации в пользу казны. На него будет объявлен публичный торг. Уверен: желающих будет хоть отбавляй – место бойкое, а значит, хлебное. Так что ты совершенно спокойно, не вызвав ничьих подозрений, сможешь купить этот трактир и стать его законным хозяином. Не волнуйся, сумма, которую ты якобы заплатишь за трактир, будет чисто условной. Реально ты не отдашь ни
Саксум задумался.
– И что я должен буду делать?
Советник пожал плечами.
– Да ничего особенного. Собирать сведения. Отслеживать обстановку в округе. Как говорится, держать руку на пульсе.
– И всё?
– И всё… Время от времени к тебе будет приезжать наш человек, и ты будешь передавать ему донесение обо всём том, что тебе стало известно. Об обстановке на дорогах, о различных неординарных событиях, о происшествиях. А также о слухах, сплетнях – постояльцы в трактирах всегда любили посплетничать. Ну и, разумеется, о совершённых или готовящихся преступлениях, заговорах, мятежах… Ну что? Согласен?
Советник выжидательно смотрел на прим-декуриона.
Саксум медленно покачал головой.
– Нет, трибун. Конечно, соблазнительно, заманчиво, но… нет.
– Почему «нет»?
Саксум повёл плечом.
– Да, в общем-то, нипочему. Просто – нет… Прости, трибун, но, наверно, я уже стар для всего этого. Наигрался я в эти игры. Ещё в Нумидии наигрался… И ещё… Я однажды пообещал жене, что мы будем жить на берегу моря. И что у нас будет лодка с парусом. А я, понимаешь, привык исполнять свои обещания.
На этот раз Паквий молчал очень долго.
– Это твоё окончательное слово? – наконец произнёс он.
– Да.
– Может, подумаешь? Посоветуешься с женой? Я не тороплю.
Саксум снова покачал головой.
– Это ни к чему, трибун. Решение окончательное. Нет.
– Ну что ж… – советник медленно поднялся; Саксум тоже встал. – Надеюсь тебе не надо напоминать о том, что всё, о чём мы с тобой сейчас здесь говорили, не предназначено для чужих ушей?
– Да, трибун, не надо, – заверил Саксум. – Я хорошо знаю, трибун, что такое тайна. На этот счёт ты можешь быть совершенно спокоен.
– Хорошо, – кивнул советник.
Он подошёл к жаровне и, заложив руки за спину, стал смотреть на мерцающие угли.
Саксум осторожно кашлянул:
– Я могу быть свободен, трибун?
– Да, – отозвался Паквий, не оборачиваясь, – можешь.
Саксум сделал налево кругом и двинулся к двери.
– Хотя… – раздалось у него за спиной.
Саксум остановился и вновь повернулся к советнику. Тот стоял в той же позе и всё так же смотрел на угли. Потом медленно поднял голову и искоса взглянул на прима.
– Хотя… что-то мне подсказывает, что это не последняя наша встреча. Что мы ещё увидимся с тобой, прим-декурион Симон Саксум… У тебя нет такого предчувствия?..
Саксум молчал.
Не дождавшись ответа, советник вновь отвернулся к жаровне.
– Вот ведь беда, – негромко пожаловался он. – Как только портится погода – сразу же начинает ломить спину. И ведь ничего не поделаешь… Старые кости…
– Вон
Саксум посмотрел на жену. Ни кровиночки не было в её лице. Рот у Хавивы был полуоткрыт, глаза – широко распахнуты и глядели с какой-то отчаянной решимостью. Он взял жену за руку. Пальцы у неё оказались холодными и влажными и чуть подрагивали. Хавива мельком глянула на него, улыбнулась какой-то ненастоящей, вымученной улыбкой и вновь устремила взгляд вперёд.
– Двадцать три года… – прошептала она. – Представляешь? Двадцать три года…
Народу на улице почти не было. Они уже давно миновали центр Ципори – пыльный, шумный, с его пёстрой рыночной толкотнёй, пронзительными криками торговцев и зазывал, сливающимися в один сплошной многоголосый вой, с запахами жареного мяса, свежеиспечённых хлебных лепёшек и ослиной мочи. Здесь, на окраине, было тихо и пусто. Ставни в домах, по поводу тёплого дня, были распахнуты, на подоконниках – животами к солнцу – лениво лежали подушки, на верёвках, протянутых над головой через улицу, сохло пёстрое бельё. Где-то неподалёку – наверное, во внутреннем дворике – кто-то несмело и неумело пробовал играть на халиле – небольшой тростниковой свирели. Сзади негромко и ритмично постукивали копытцами ослики.
Саксум с женой подошли к большому двухэтажному дому, сложенному из крупных кирпичей жёлтого песчаника.
– Сюда, – сказала Хавива.
Они завернули за угол и остановились.
Дальше города не было. Дальше начинался обширный пустырь. Пепелище. Старое, уже не дымящее, не зияющее ослепительно-чёрной развёрстой раной, не ощетиненное косо стоящими обугленными костями поломанных балок, а серое, потухшее, оплывшее, поросшее высокой пыльной травой и колючим многолетним кустарником. Всё, что здесь было, что жило здесь когда-то, уже умерло, пропало, сгинуло. Давно. Много-много лет тому назад.
– Ну вот и всё, – сказала Хавива.
От безнадёжности, от какой-то беспросветной потерянности, прозвучавшей в её голосе, у Саксума по спине пробежали мурашки.
– Подожди, – сказал он. – Но ведь это же ещё ничего не значит. Может, она живёт у каких-нибудь родственников. У вас ведь были родственники?
Хавива равнодушно пожала плечами.
– Наверно, были. Я не помню.
Она стояла прямая и строгая, плотно сжав губы и глядя перед собой сухими горячими глазами. Потом, словно опомнившись, стронулась с места и медленно пошла по тропинке, протоптанной в бурьяне вдоль всё ещё угадывающейся среди развалин улицы. Саксум двинулся следом. Хавива остановилась возле ничем не приметного, похожего на десятки других, глиняного холма, сплошь заросшего полынью и черноголовником, и, судорожно вздохнув, опустилась на колени.
– Здесь? – тихо спросил Саксум.
Хавива молча кивнула.
Саксум отошёл к ослам и встал, глядя на жену, положив ладонь на тёплый шерстяной загривок безразличного Аполлона.
Было солнечно и тихо. Лишь где-то в ветвях уже успевшего вырасти на развалинах, невысокого сикомора время от времени звонко скворчал зяблик.
– Знаешь что, – сказал Саксум, – ты побудь здесь, а я пойду к домам, поспрашиваю – может, кто-нибудь что-нибудь знает.
– Да… – сказала Хавива. – Конечно… Спасибо.