Хранитель древностей.Дилогия
Шрифт:
Штатский ему что-то ответил и что-то спросил.
— Обязательно! — сказал начальник. — И вот товарища с собой пригласите, он в этом доме живет, он вам покажет.
Военный положил последнюю фотографию на край стола и сказал мне:
— Пошли на чердак.
Мы вышли из комнаты, прошли по длинному коридору и остановились около стены. Отсюда поднималась узкая деревянная лестница на чердак. В коридоре было темно и сыро, по крыше звенел дождик. Военный засветил фонарик — и стали видны узкие грязные
— Я пойду первый, — сказал он мне и бойко вбежал на первые ступеньки.
Но вдруг зашипел и куда-то ухнул. Что-то треснуло.
— Чччерт, — выругался он.
Я вбежал на ступеньки, подал ему руку и помог подняться: оказалось, что он провалился по колено между ступеньками. Когда я подымал его, он посмотрел на коленку, потряс рукой — гвоздем порвало мякоть — и вдруг к превеликому моему удивлению пустил меня матом.
— Что же вы, мать вашу… — спросил он свирепо, — не предупреждаете? Я пожал плечами.
— А откуда я знал?
— Откуда ты знал, — передразнил он и облизал большой палец. — Все притворяетесь?
Я молча сунул ему фонарик. Он взял его, захромал вверх, я за ним. Влезли на чердак.
— Ну, — сказал он, останавливаясь на пороге, — где тут что? Показывайте.
В лиловом пятне света навстречу нам выплывали какие-то рогатые тени, показался, как будто вынырнул из глубины океана, огромный черный сундук с металлическими затворами и зелеными пятнами плесени. Навстречу качнулось разбитое трюмо, и я увидел в его туманном свете наши отражения и тьму сзади.
— Ну, где тут его вещи? — спросил он меня.
Я ответил, что не знаю.
— Тут живете и не знаете? — выругался он и взмахнул рукой.
Необычайное спокойствие овладело мной, я как-то свысока даже поглядел на него и сказал:
— Осторожно, дурак, опять провалишься.
Он дико посмотрел на меня, открыл было рот, но вдруг, хромая, резко отошел от меня и подошел к комоду. С великим трудом вырвал верхний ящик, набитый тряпками, и чуть не рухнул вместе с ним.
— Его это? — спросил он, морщась.
Я ответил, что нет.
Он слегка покопался в тряпках, рванул было второй ящик, но тот не поддался. Тогда он вдруг попросил:
— Слушайте, а ну-ка тот чемодан?
И так как в его голосе уже не было угрозы, а кроме того, он хромал и кровоточил, я подошел к рогатой пирамиде из сломанных стульев, вырвал из-под низу чемодан и подал ему. Все, конечно, рухнуло, и поднялась такая пыль, что мы оба сразу же задохнулись.
— Мать вашу… — сказал я.
— Да не тащите сюда, откройте там, — крикнул он мне, кашляя.
Я рванул замок чемодана, он не поддавался, я рванул еще, потом стал коленкой (пропадай мои брюки!), начал выворачивать запор, но тут он мне сказал:
— Да ладно, бросьте к черту.
Потом постоял еще немного, поиграл фонариком по углам и уныло сказал:
— Идем.
Когда мы вернулись, штатский на полу увязывал книги. Кипу фотографий без рамок и с десяток писем он вложил в какую-то плоскую жестянку с пальмой и верблюдом. Зоя Михайловна стояла около начальника и о чем-то ему тихо рассказывала.
— Ну что? — спросил седой.
Мой спутник только махнул рукой. Штатский подал мне протокол и ручку и сказал:
— Вот, пожалуйста, здесь.
Я расписался. Штатский засунул протокол обыска в планшет, кивнул красноармейцам на связки книг и приказал завхозу:
— Пошли.
Я посмотрел на завхоза. Лицо у него было зеленовато-бледное, худое, глаза провалились. И зелень и худоба эти были заметны даже при дрянной электрической лампочке. Это был не особенно хороший человек — хвастун, дешевка, пижон, и я, как и все, не любил его. Но, пришло мне в голову, вот он сейчас шагнет за порог, и этим шагом окончится его жизнь.
Мне было не жаль его, и если бы он заплакал, я бы, вероятно, почувствовал только отвращение. Но эта покорная обреченность, молчание это — они были попросту ужасны. И вдруг завхоз поднял голову, посмотрел на меня и слегка улыбнулся одной щекой.
— Ну что ж, ничего не поделаешь, — решил он печально и твердо. — Не ругайте меня, хранитель с директором.
— Ну, пошли, пошли, — негромко и благодушно сказал седой и похлопал его по спине.
Они ушли. Осталось четверо — я, Зоя Михайловна, седой военный и мадам Смерть.
— Так, — сказал военный и прошелся по комнате. — Так! Я вас очень попрошу — вас и вас, — он строго ткнул в меня пальцем, — никому ничего не рассказывать, понятно? А лучше вообще не говорите, что были здесь, понятно?
— Понятно, — ответил я.
— Ну, конечно, конечно же, — воскликнула Зоя Михайловна и, перепутав нас, одарила меня нежно-восторженным, чутким взглядом.
Мадам Смерть молчала, за все время обыска она не произнесла ни слова.
— Все, что относится к нашей работе, является государственной тайной, — продолжал военный. — И разглашение ее карается очень строго. Понятно?
— Так точно, — ответил я. — Все понятно. Он недоверчиво покосился на меня, открыл портфель, вынул палочку сургуча, веревку, печать, спички и сказал:
— Идемте.
Я пришел к себе и бухнулся в кресло. Подумал, что надо бы хоть согреть чаю, но вдруг как-то разом перестал чувствовать, думать, существовать. Разбудил меня только телефонный звонок.
Я посмотрел — солнце уже затопило всю комнату, по вишням в саду веял теплый ветерок, было полное утро.
Я встал и снял трубку. Говорил директор.