Хранитель древностей.Дилогия
Шрифт:
— Приходи сейчас же, — сказал он мне.
— Знаю, — ответил я.
— Откуда? — удивился он.
— Присутствовал.
Последовала небольшая пауза, а потом он приказал:
— Ну, иди.
Когда я вошел в кабинет, директор сидел за письменным столом и о чем-то тихо разговаривал с Кларой. Увидев меня, они оба замолчали.
— Так как же это вышло? — спросил директор хмуро.
Я стал рассказывать и когда дошел до того, что поругался с военным, директор усмехнулся и покачал головой.
— Все партизанишь? — сказал он горько. — Ну-ну!
А Клара
— И надо было вам связываться.
— Ну а в чем дело, не знаешь? — спросил директор. — За что его?
Я пожал плечами и улыбнулся.
Он поймал мой взгляд и снова нахмурился.
— Как это для тебя просто, — сказал он, вздыхая, — ну, до чего же все просто!
— Да не знает он, ничего не знает, — быстро сказала Клара и взглянула на меня: «Молчи».
Директор тоже посмотрел на меня и нахмурился, потом отвернулся, снял трубку и начал куда-то звонить.
— Пошли, — шепнула мне Клара. Мы вышли. На лестнице она вдруг остановилась и взглянула на меня. Это был открытый, ясный, вопросительный взгляд.
— Ну что, Клара? — спросил я. — Что, дорогая?
— Ничего, — ответила она громко и вдруг тихо спросила: — Мало вам было, мало? Для чего вы их дразните, зачем это вам?
— Я их… — начал я, да так и не окончил.
Ведь и в самом деле получается, что дразню. Я-то стараюсь пройти тихо-тихо, незаметно-незаметно, никого не толкнуть, не задеть, не рассердить, а выходит, что задеваю всех — и Аюпову, и массовичку, и того военного. И все они на меня кричат, хотят что-то мне доказать, что-то показать. А что мне доказывать, что мне показывать, меня просто нужно оставить в покое!
«Товарищи, — говорю я всем своим тихим существованием, — я археолог, я забрался на колокольню и сижу на ней, перебираю палеолит, бронзу, керамику, определяю черепки, пью изредка водку с дедом и совсем не суюсь к вам вниз. Пятьдесят пять метров от земли — это же не шутка! Что же вы от меня хотите?» А мне отвечают: «История — твое личное дело, дурак ты этакий. Шкура, кровь и плоть твоя, ты сам! И никуда тебе не уйти от этого — ни в башню, ни в разбашню, ни в бронзовый век, ни в железный, ни в шкуру археолога». — «Я хранитель древностей, — говорю я, — древностей — и все! Доходит до вас это слово — древностей?» — «Доходит, — отвечают они. — Мы давно уже поняли, зачем ты сюда забрался! Только бросай эту муру, ни к чему она! Слезай-ка со своей колокольни! Чем вздумали отгородиться — пятьдесят пять метров, подумаешь! Да тебя и десять тысяч не спасут».
Конечно, я сейчас здорово упрощаю весь ход моих мыслей: делаю все ясным и четким. Тогда ничего этого, понятно, не было и не могло быть. Но вот то, что я крошечная лужица в песке на берегу океана, это я чувствовал почти физически. Вот огромная, тяжело дышащая, медленно катящаяся живая безграничность, а вот я — ямка, следок на мокром песке, глоток холодной соленой воды. Но сколько ты его ни вычерпывай, а не вычерпаешь, ведь океан тоже здесь.
Я стоял против Клары и не знал, что сказать, молча смотрел на нее. А она вдруг улыбнулась, дотронулась до моей руки и очень певуче, медленно произнесла:
— А что, если я влюблюсь в вас, хранитель? — хохотнула и убежала.
«Да, — подумал я, — не надо было мне приезжать сюда с раскопок, ведь чувствую, чувствую, что этот день так не кончится, что-то еще обязательно произойдет».
…Так оно и вышло.
Прибежала вдруг старуха— казашка.
— Иди, иди, пожалуйста, вниз, — сказал она, — иди канцеляр.
— Да в чем дело, — спросил я, — что такое?
— Иди, пожалуйста, скорей, — повторила сторожиха.
Я пошел. Дверь канцелярии была заперта, пришлось стучаться. Отперла массовичка. В комнате были люди: Клара, кассир — молодой, крепкий казах в своей постоянной кожаной куртке и крагах, контролерша, крошечная старуха-татарка, еще кто-то из обслуги музея.
Все они столпились вокруг большого епископского кресла. На кресле сидела девочка. Была она худенькая, русенькая, с тощими острыми косичками, в старом, линялом, стираном-перестираном розовом платье. Она сидела и теребила платочек. Все молчали. В комнате царила тяжелая, отвратительная тишина. Я взглянул на Клару.
— В чем дело? — спросил я. Никто не ответил.
— Вот эта девочка, — вдруг громко сказала массовичка, — выдает себя за племянницу товарища Сталина.
Этого я, конечно, никак не ожидал.
— То есть как? — спросил я ошалело и посмотрел на девочку.
Она не шелохнулась, только крепче стиснула узелок.
— Прошла без билета, — объяснила мне массовичка. — И когда контролерша ее остановила, она сказала, что она племянница товарища Сталина и он разрешил ей ходить во все музеи и театры бесплатно.
Только этой идиотской петрушки мне и не хватало», — подумал я и наклонился над племянницей Сталина.
— А у вас есть какой-нибудь документ, девочка?
Она не ответила, только платочек в ее руке хрустнул — в нем была какая-то твердая бумажка (судя по размеру, чуть мелочишки — десятка, на неделю, может быть, хватит).
— А когда ее спросили документы, — вдруг прогремела массовичка, — она ответила: «Мы наши документы не всем показываем».
Я даже рассмеялся, настолько это было хорошо. Молодец девчонка! Нашла правильные позывные.
В кабинете наступило молчание. Я стоял и думал, что же мне делать, потом снова наклонился над девочкой.
— Вы сами-то не алмаатинка? — спросил я.
Она молчала.
— Учитесь где-нибудь? Приехали к кому-нибудь? Ищите работу? — осторожно спрашивал я.
— Да что вы… — начала Зоя Михайловна, но Клара вдруг повернулась и так взглянула на нее, что она не договорила.
— У одних служила, — ответила девочка, — но они мне ничего не давали, не одевали, я ушла.
И только она сказала это, как лицо у нее стало сразу мокрым от слез.
— Ну, ладно, ладно, — сказал я сурово. Подошел к столу, налил ей полный стакан воды и сунул под нос. — Пей!
Она покачала головой.
— Пей, пей! — повторил я и вдруг увидел, как затряслись ее тоненькие, перевязанные красными тряпочками косички, как заходили ее острые лопаточки. — Пей и иди, — сказал я. — Вон сколько людей собрала!