Хранитель истории
Шрифт:
– Мистер Готтфрид, вам говорили, что вы очень наглый молодой человек?
– Пару раз такое упоминали. – Дэнни пожал плечами.
– Но впервые ваша наглость принесла хоть какую-то пользу! Рисуйте, пожалуйста. Только прямо сейчас, чтобы мы немедленно послали офицеров на его поиски.
– Но я не могу сейчас. Понимаете, рисование – это такое дело… Тут нужно вдохновение.
– Не паясничайте, ради Бога! – взмолился шеф. – Или мне посадить вас за решетку? Быть может, там у вас появится вдохновение.
– Эээ, – пробормотал Дэнни. – Ладно. Дайте мне листок и карандаш,
Мистер Хейл выудил из кармана записную книжку, открыл ее на чистой странице и сунул ему в руки. Дэнни приложил книжку к стене и стал рисовать, воскрешая в памяти лицо убийцы. Рисовал он хорошо. Он считал себя творческим человеком и был уверен, что творческий человек способен овладеть всеми видами искусства. Так он умел лепить скульптуры, рисовать, писать рассказы, играть на скрипке и многое-многое другое. Правда, все это он умел понемногу и делал не бог весть как, но все-таки делал и был собой очень доволен.
Через несколько минут портрет убийцы был готов. Мистер Хейл забрал свою книжку и оценил работу Дэнни, решив, что с этим изображением найти убийцу будет гораздо проще. Он так долго разглядывал лицо на рисунке, что даже не заметил, как наглый репортер отошел от него на несколько шагов и нырнул за угол коридора. Мистер Хейл повернулся к Дэнни, чтобы поблагодарить, но того уже и след простыл. Шефу ничего не осталось, как тихо выругаться и смириться с тем, что завтра в газете появится приукрашенная статья о сегодняшнем происшествии.
Глава 2
ПАРИЖ, 1907 ГОД
Эдварду было тридцать, когда его жизнь разрушилась, как карточный домик.
Сначала погиб его пятилетний сын, потом с ним развелась жена, а после умерла мама. Все это обрушилось на него и разбило на миллионы мелких кусочков, из которых собрать себя обратно он уже не мог. И не был уверен, что когда-нибудь сможет. А если и сможет, то вряд ли снова станет таким, каким был раньше.
В уголках его глаз появились морщины. Взгляд, который раньше блестел каким-то задорным огоньком, потускнел и стал холодным и суровым. Черты лица заострились, а в чёрных, как уголь, волосах появились серебристые пряди. В общении с людьми Эдвард стал жесток. Если раньше он мог разрядить обстановку смешной шуткой, то сейчас его юмор был пропитан не щадящим никого сарказмом. Впрочем, и шутил он уже не так часто.
Теперь для него не существовало ничего, кроме работы. Он, конечно, и раньше погружался в неё с головой, но сейчас будто бы хотел потеряться и раствориться в ней окончательно. Эдвард мог часами сидеть с планшетом на коленях и чертить всякие схемы, таблицы или временные линии. Так он группировал информацию об ужасном преступнике, которого мечтал поймать, наверное, всю свою жизнь, и обо всех, кто был с ним связан.
– Тебе стоит отдохнуть, – неловко говорила его двоюродная племянница Жаклин, когда заставала Эдварда за работой. – К тому же, это не твоя работа, а моя. Я же твой помощник.
– Можно подумать, ты способна сделать что-то толково, – холодно бросал он, даже не поворачивая к ней головы.
Жаклин не обижалась. Она понимала Эдварда и старалась ему помочь, ведь они были не чужими людьми. У них была такая небольшая разница в возрасте, что они воспринимали друг друга не как дядя и племянница, а как брат и сестра. Да и внешне они были очень похожи – черноволосые, темноглазые, с острыми чертами лица и одинаковыми носами с небольшой горбинкой.
Они вместе работали в новом секретном отделении полиции, которое занималось охраной истории и ловило вневременных преступников. Это отделение основал дед Жаклин, и там работали только избранные люди – в основном, путешественники во времени и те, кому они могли доверять.
Эдвард мог путешествовать во времени. Эту способность они с братом, Леоном, унаследовали от матери, которая являлась лишь носителем гена. Леон, правда, не горел желанием защищать историю и решил посвятить свою жизнь обыкновенной работе. Точнее, он хотел продолжить бизнес отца, поэтому остался в Нью-Йорке вместе с ним. Эдвард жил в Париже вместе с кузиной Анаис и ее дочерью Жаклин.
Жаклин не могла путешествовать во времени, но зато обладала другой очень полезной способностью – она могла видеть изменения истории. Чуть что в прошлом начнёт меняться из-за вмешательства других путешественников во времени, как голову Жаклин пронзает вспышка, и она видит, что поменялось и в каком году. Отчасти благодаря ее невероятному дару и удавалось фиксировать изменения истории и возвращать все на свои места.
Сколько Эдвард себя помнил, он всегда жил на две страны. Из-за работы отца они переезжали то в США, то во Францию. Первый язык, на котором Эд научился говорить, был английский, поэтому у него остался легкий американский акцент, который французы слышали очень хорошо. Эдвард изучал мировую историю в Гарварде и был настоящим гением в этой области. Впрочем, ему было проще, чем другим студентам, потому что исторические события он мог видеть воочию. Например, однажды ему нужно было написать доклад о Томасе де Торквемаде, и Эд отправился в средневековую Испанию, чтобы посмотреть на великого инквизитора в действии.
Но Эдвард не стремился стать прославленным на весь мир историком. Он еще в школе твёрдо для себя решил, что будет полицейским, стоящим на страже истории. Вообще, о существовании необычного полицейского отделения Эдвард узнал случайно, когда взломал базу данных французской полиции, чтобы выяснить, как продвигаются поиски опасного вневременного преступника. Для поимки этого преступника в 2015 году была собрана специальная группа, которая спустя какое-то время и стала этим защищающим историю отделением.
Надо заметить, что преступника поймать так и не удалось. Эдвард поклялся, что обязательно его посадит, даже если придётся потратить на это всю свою жизнь. У него были личные причины, чтобы наказать этого человека.
Эдвард долго искал о нем информацию и насобирал очень много. На основе найденного материала можно было, наверное, написать целую книгу.
Преступника звали Жан Лобер. И он был самым первым путешественником во времени. Его история была так запутана, что Эдвард сам едва смог в ней разобраться.