Хранитель истории

Нотт Тэффи

Мужчина подал знак экономке, и та поспешила убрать тарелку. Я решила, что больше уже ничего не добьюсь от графа, но, когда Аглая вышла, он неожиданно заговорил.

– Мне всего лишь жаль. – Тёмные глаза посмотрели на меня в упор. Взгляд был пронзительным, будто только им он пытался меня ранить. – Вы чудесная. Я… наверное, никогда не встречал девушек, подобных Вам – смелых, искренних, умных и при этом столь красивых. Но императорский двор портит всё, к чему прикасается. А Вы не сумеете удержаться от головокружительного блеска Олимпа, как и многие. Не могу Вас в этом винить.

Больше он не произнёс ни слова, а я так и не решилась заговорить. Да

и что бы я ему сказала? Что приём у императора – это то, чего я добивалась, но вовсе не для того, чтобы блистать при дворе. Смешно. На его месте я бы сама себе не поверила. И всё равно мне было неспокойно оттого, что Голицын заранее был во мне разочарован.

Глава 10.2

Вечером, чтобы разогнать тоску, я предложила своим маленьким ученикам позаниматься на воздухе. Погода была чудесная, солнце как следует прогрело сад позади дворца, так что мы в сопровождении служанки отправились на улицу. Прогуливаясь по насыпным дорожкам, мы сочиняли рифмы для всего, чего видели, изобретая свои маленькие песенки-распевки. Скоро дети так увлеклись, что я им оказалась не нужна. Они носились вокруг, радостно тыкая в цветы, птицы, деревья и кусты, с лету придумывая, о чём петь и даже иногда попадали в ноты. Я с удовольствием подпевала им, тоже безбожно фальшивя, но хотя бы отвлеклась от отягчающих мыслей обо всём на свете. Правильно говорят, что песня может, если не залечить, то хотя бы облегчить любые раны.

Мы достигли небольшого пруда, который, по случаю дождя, превратился для детей в настоящее море. И тут я увидела, как к нам по дорожке кто-то торопится. Долговязая фигура в мундире Преображенского полка.

– Роман Гавриилович! – Я поспешила навстречу доктору, оставляя детей со служанкой.

– Добрый день, мадемуазель. – Он дежурно коснулся моей руки, вызывая у меня целую волну приятных мурашек. Как обычно, строгий и серьёзный. – Сожалею, что не мог ответить на Ваше письмо, дождь…

– Конечно конечно. Я так рада, что Вы решили заглянуть. – Я улыбнулась. Было что-то в этом сосредоточенном мужчине успокаивающее и… понятное, что ли?

– Я не рискнул бы, если бы не… – Он покосился на служанку невдалеке, что активно делала вид, что занимается сбором цветов. – Не Ваша просьба.

– Идёмте. – Я подхватила доктора под руку и отвела немного в сторону. Не стоило сомневаться, что о посещении Иванова будет известно генеральше не позже ужина.

– Собственно, о Фёдоре Алексеевиче. – Чуть понизил голос мужчина.

– Насколько всё серьёзно? – Я не стала скрывать свою тревогу за поручика.

– Крайне серьёзно. Пока он под домашним арестом, но, кажется, угроза его месту в гвардии вполне реальна. – Иванов неожиданно печально вздохнул, и я поняла, что он действительно переживает за Толстого. – Но он относится к этому, как к очередному приключению. Что не день, устраивает попойки…

Раздался пронзительный крик. Мы как по команде обернулись. Кричала Евдокия, указывая пальцем на пруд, где над водой едва виднелась маленькая головка. Мы с доктором ринулись на помощь. Мужчина на ходу стянул с себя мундир и прямо в сапогах кинулся в воду. Там, где мальчишка не доставал до дна, Иванову было всего лишь по бедро, он быстро выловил Алексея, но даже с берега было видно, что мальчик был без сознания.

Я схватила за руку ревущую Евдокию и вручила её служанке:

– Беги за барином! – Но девка встала, как вкопанная. – Ну, что встала! – Та похлопала глазами заторможено, но, в конце концов, приподняла

юбки и припустила в дом, таща за собой девочку, как на буксире.

– Не дышит. – Констатировал Роман Гавриилович, уложив хрупкое тельце мальчика на траву. Кажется, что он был в растерянности не меньше, чем служанка. А во мне будто огонь разгорелся. И в отличие от растерянного врача я знала, что делать.

Курсы первой помощи – едва ли не первое, чему учат перед тем, как отправиться в путешествие. Конечно, мы привыкли полагаться на то, что в случае чего помощь придёт сама. Наши «помощники», чью роль играл мой медальон, реагировали на критические изменения в теле и срабатывал датчик экстренного вызова. Но что делать, если помощь прийти не успевает или не может? Прямо как сейчас.

Я оттеснила Иванова от мальчишки и отработанными сотню раз движениями принялась спасать маленького Алексея Петровича. В первую очередь уложила мальчика к себе на бедро, освобождая дыхательные пути от воды. Но вопреки моим ожиданиям, этого оказалось мало. А дальше по кругу – искусственное дыхание, четыре нажатия на грудину. Я ужасно боялась, что хрупкие кости треснут под моими сильными толчками, руки дрожали, но жуткий вид синеющей кожи, бездыханного тела не давали мне остановиться. Кажется, доктор что-то говорил, но я его не слушала. Раз, два, три, четыре… Выдох. Раз, два, три, четыре, выдох.

Наконец, мальчишка закашлялся. Я быстро перевернула его набок, глядя, как того тошнит собственным обедом и остатками воды. По вискам стекал пот, платье прилипло к спине, голова кружилась. Но живой, живой!

Я подняла голову, впервые взглянув на Романа Гаврииловича. Глаза у него были как два блюдца. Я даже не представляла, что человека могут быть такие глаза от шока. А к нам по дорожке уже бежала целая делегация. Генерал, Мария Алексеевна и толпа служанок с одеялами. Я тяжело осела на землю, чувствуя, как шумит в ушах и громко бьётся собственное сердце.

В сопровождении многочисленных слуг и причитающей генеральши мальчика отнесли наверх. Мы с доктором и Петром Александровичем следовали в конце процессии. Иванов объяснял, что произошло. Когда дело дошло до реанимации Алексея, Роман Гавриилович не стал вдаваться в подробности, а лишь сообщил, что в том, что сын Его Превосходительства ещё жив стоит благодарить именно меня. Толстой коротко кивнул нам:

– Ожидайте здесь. – Сам взбежал по лестнице. Мы же с Ивановым остались посреди холла в совершенной растерянности. Доктор стоял в мокрых брюках, в спешке натянув на себя мундир. Я со стороны, наверное, тоже выглядела не лучшим образом – подол платья мокрый и грязный, локоны выбились из причёски. Меня начало потряхивать от накатившего постфактум волнения. Я обняла себя руками, чувствуя, как щёки загораются лихорадочным румянцем.

– Вера Павловна. – Доктор неуверенно шагнул ко мне. – То, что Вы совершили…

– Прошу, Роман Гавриилович, давайте поговорим об этом п-позже. – У меня не было сил сейчас на ходу сочинять для доктора правдоподобную историю о том, откуда я владею навыками, которых и в помине нет у полкового врача. Иванов кивнул и отступил, за что я ему была ужасно благодарна.

Так в полном молчании мы простояли какое-то время. Мимо нас сновали слуги, служанка из кухни понесла на второй этаж поднос со свежим чаем. Шмыгнул мимо в дверь мальчишка-поварёнок, которого часто использовали в качестве посыльного, прижимавший к себе письмо. Наверняка послали за семейным доктором.