Хранитель Реки
Шрифт:
А ведь рекламный бюджет – хоть для десяти картин, хоть для тысячи – все равно не будет меньше определенной величины – допустим, десяти тысяч долларов (хотя бы на принт, на пару недорогих выставок и пару статей). Итого, при «раскрутке» картин Садовского на каждую из выкупленных промоутером картин придется тысяча долларов накладных расходов. А если бы у него в запасе их была тысяча, то накладных пришлось бы по десятке на картину. Правда, только от рекламы. А ведь картины еще надо оформить в багет, складировать, перевозить, выставлять в галереях и т. д.
Но вернемся к правде жизни. В соответствии с ней продавать картины Садовского по цене значительно выше тысячи долларов нереально. Ведь он сам в любой момент готов их отдать за сто баксов. А это и означает, что художник Садовский – стратегически непромотируемый автор. По критерию любимый, может, и проходит, а по критерию плодовитый – нет. Равно как и по неназванному пока третьему критерию – эксклюзивный. Если работы художника Садовского можно купить в разных местах – и к тому же кое-где очень задешево, – просто нет смысла в него вкладываться: ведь он как бизнес-проект никогда не будет только вашим…
Что, уже много критериев? А ведь это только половина, а то и меньшая, необходимых условий для успешного продвижения художника и его произведений.
Еще художник должен быть оригинален, иметь свой стиль. Тогда его раскрутка будет стоить дешевле.
И, наконец, он должен быть умным.
Это-то зачем? – спросит неопытный человек. А затем, что связка «художник – промоутер» – это настоящее совместное предприятие. И настоящие проблемы у совместных предприятий возникают тогда, когда у них появляются деньги.
Так что пусть лучше художник будет жадным, чем глупым. Потому что жадный, но умный – когда увидит, за сколько картину у него покупают и за сколько потом продают – может пусть и со стоном, но придавить свою «жабу». А жадный, но глупый начнет скандалить и в итоге лишится промоутера.
В этом месте своих рассуждений Береславский – а он никогда их ни от кого не скрывал – не раз натыкался на негодующие вопли друзей-художников: так не хрена жадному промоутеру так мало платить художнику! Это ж несправедливо! Делил бы хотя бы поровну! И Ефим Аркадьевич объяснял всю подноготную бизнес-процесса сколь доходчиво, столь и беспощадно.
– Хочешь справедливости? – в лоб спрашивал он. – Нет проблем! Согласен, высшая справедливость – это когда все поровну. Мой талант галериста – на твой талант художника. Мой вложенный час – на твой вложенный час. Мой вложенный рубль – на твой вложенный рубль.
Как правило, возмущенный художник сникал при первых словах про вложенный рубль.
Та же Муха, талантливая, в принципе, тетка, и слышать не хотела не только о каких-то материальных вложениях в собственную раскрутку, но даже о том, чтобы дешево продавать свои картины промоутеру. Ефим сначала возмущался, а потом понял: зря. Ведь любой художник совершенно искренне считает себя непонятым гением с соответствующей стоимостью своих гениальных работ. Так что обижаться на Муху не следовало. А следовало печально поставить на ней клеймо: непромотируемая. Что Ефим, вникнувший наконец в проблему, с большим опозданием и сделал.
Нет, вовсе не зря прошли эти годы, годы становления его арт-бизнеса. Он, конечно, совершил кучу ошибок. Зато теперь он точно знает, что ищет. И пусть пока таких художников, отвечающих всем его критериям сразу, не нашлось – хоть он облазил и Пензу, и Ярославль, и Кострому, и Краснодар, и много других разных мест, – но путь к успеху становится все понятней и все реальней, это Береславский просто нюхом чуял. А нюх Береславского не зря уважали даже куда более удачливые, чем он сам, бизнесмены.
Так за бодрящими душу Ефима Аркадьевича разговорами проскочили без малого тысячу польских километров.
(Правды ради надо повторить, что это все-таки были не столько разговоры, сколько монолог Береславского, которому надо было отточить идеи на безропотных слушателях. Но чтобы быть совсем честными, добавим, что Наталья начала потихоньку привыкать к мысли, что и эта очередная блажь ее благоверного выльется во что-нибудь стоящее. Миллион-то он уже заработал! Лариска же, безгранично верящая в своего увлекающегося папашку, и вовсе ни в чем не сомневалась.)
Поужинать остановились совсем недалеко от польско-германской границы.
Ресторан нашли метрах в двухстах от дороги. На улице – теплынь, внутрь не пошли, устроились на открытой веранде. Наталья с Лариской заказали понемногу, берегли фигуру. Ефим же к своей фигуре был всегда беспощаден и теперь ловил на своих тарелках завистливые взгляды спутниц.
Тепло. Хорошо. Полный стол вкусной еды. По черной ленте асфальта – с приглушенным расстоянием звуком – размеренно ползут машины. Огромное количество небольших, на одну-две тачки, автовозов. Из Польши едут пустые, из Германии – нагруженные. Очень много битых тачек везут.
«Починят – нашим втюхают», – меланхолично подумал Береславский. Он уже наелся. Минут через пять поедут.
А пока – последние мгновения кайфа покоя перед первыми – кайфа движения. Как же классно, что они поехали!
Нет, арт-бизнес – это что-то! И он, Ефим Аркадьевич Береславский, еще скажет в нем свое веское слово, будьте уверены!
Глава 18
У Велесова неприятности
Место: Москва.
Время: три года после точки отсчета.
Велесов внешне спокойно выслушал сообщение своего «оперативника». Ни Оглоблина, ни его сучку нигде разыскать не удалось. По Вадиму вообще никаких следов, по девке – следы поспешного бегства: звонила соседке, у которой есть ключ от комнаты, чтоб та проверила электричество и краны, мол, уехала далеко и надолго.
Оглоблин, тварь, правда, записку успокаивающую оставил. Типа если меня не тронете, от меня проблем не будет. Но гарантированно проблем не бывает только от покойников, это Георгий Иванович знал точно.