Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса

Д'Амато Брайан

Но пагода уже горела. Должно быть, один из людей Кох бросил туда спрятанный в какую-нибудь корзиночку уголек. Строение занялось еще до того, как огненосец вышел на террасу. К этому времени толпа уже не следила за ритуалом, который отправлялся на муле Урагана. Люди искали в небе Сотрясателя и пытались бежать, драться или прятаться. Я услышал певчих из синода Пум на святилище — они кричали через свои мегафоны: «Хак ма’ал, хак ма’ал» — «Новое солнце, новое солнце». Но их выдавала неискренняя интонация — она всегда появляется в голосе человека, понимающего, что его не слушают. Было слишком поздно.

Народ закопошился резвее, словно на оживленной городской улице перед грозой, когда каждый торопится в укрытие, хотя еще не упало ни одной капли

дождя. Нас заволокло облаком желто-серого дыма. Мелодия над долиной окончательно выродилась — в ней было все меньше и меньше Прокофьева и все больше какофонии, но она стала громче, чем прежде. Струнные не считаются мощными инструментами, но теперь их пиликанье превратилось во всемирный визг. На этом ужасном фоне раздавались вопли сторонников Кох — они выкрикивали отрепетированную фразу: «А’х дадаканоб, а’х дадаканоб!» — «Осы-убийцы прилетели, осы-убийцы прилетели!» Их причитания подхватил старушечий голос. Не думаю, что это был подсадной провокатор. Но вы же знаете, как люди подхватывают лозунги боссов. В хор вступили несколько из обращенных в сообщество Сотрясателя, потом еще и еще, даже те, кто не принадлежал к Детям Небесного Угря. Голоса звучали сипло — может, из-за нескольких дней молчания, — и выкрики перекатывались в толпе, как раскаты грома над кукурузным полем. Последователи Кох орали громче всех, будто болельщики-заводилы, они вставляли новые фразы, которые прорастали в общем гуле и разносились по площадкам и террасам. «Солнце мертво, мы умираем, мы умерли» и «Ак а’ан, ак а’ан» — «Это конец, это конец». К унылому рефрену добавился смех — истерический, я думаю. Некоторые музыканты начали бить в барабаны и дуть в свои жалейки, но эти вялые попытки заглохли, когда откуда-то из центра донесся вой. В нем чувствовался страх. Я ждал, что визжание струн и человеческие вопли достигнут крещендо, но так и не дождался. Люди во дворах и на крышах домов метались в поисках укрытия, забитая рыночная площадь под нами бурлила, как котел.

Большинство не сомневалось, что, согласно предсказанию Кох, прилетела целая армия ос-убийц (невидимых или видимых) и они зажалят всех до слепоты. Старухи, кровные, представители низших каст, маленькие дети устремляли взгляды в небо и кричали: «Ха к’ин, ха к’ин» — «Сотрясатель, Сотрясатель», и я невольно тоже поднял голову. Клубы дыма вились, плясали, и я готов был поклясться, что если буду смотреть вверх долго, то волна групповой галлюцинации накроет и меня и я увижу, как Сотрясатель Звезд во всей красе спускается с небес, пробуя воздух языком, как топорщатся его перья, а с клыков стекает священная сукровица.

— Ха к’ин, ха к’ин, ха к’ин, ак а’ан, ак а’ан, ак а’ан…

Ужас обуял толпу. В мозг и мышцы каждого человека проникал гормональный непреодолимый зов: беги — иначе ты умрешь!!!

Дрогнул камень под моими сандалиями. Я покачнулся, но удержался на ногах. Всеобщий и все умножающийся страх может захлестнуть любого. Если вы были на Манхэттене 11 сентября, или на берегу Индийского океана, затопленном цунами, или во Флориде во время диснейуорлдовского ужаса, или в любом другом месте, где происходил катаклизм, то знаете: наступает момент, когда абсолютно все вокруг теряют самообладание. Вы глядите друг на друга и понимаете: никто не знает, что делать, все думают об одном и том же, гибель близка, а остального мира, возможно, уже не существует. Общество генерирует некоторое притяжение, и вы его ощущаете, переживая всего лишь личный кризис. Но во время глобальной катастрофы оно исчезает. Возникает ощущение нелепости происходящего. Это, конечно, в наши времена вещь довольно распространенная, так что на нее обычно не обращают внимания. Но от нелепости мирового масштаба вам некуда деться.

Я повернул голову налево, чтобы в последний раз взглянуть на Кох. Она плыла к нам. Нет, погодите, ее несли. Она словно ехала на каком-то человеческом фуникулере. Я услышал гнусавый лающий голос. Госпожа Желтая, мать настоятельница, выкрикивала в адрес Кох смертельные оскорбления.

Хун Шок три раза стукнул меня по руке.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями и сообразить, что это значит: «Мы идем». Я протянул руку назад и передал сигнал Дерьму Броненосца.

Кровные, стоявшие ниже, двинулись вперед. Давайте скорее отсюда — с этой чертовой скалы.

Я спрыгнул с четырнадцатидюймовой ступеньки. Потом еще с одной. И еще.

Оставалось еще четырнадцать ступеней. Несколько женщин во дворе Громилы начали распевать песню Сотрясателя, ее подхватывали все новые и новые голоса, и это пение и смех в сочетании с визгом и скрипичным скрежетом создавали немыслимый галдеж, который мог любого свести с ума, хотя в наши времена уже ничто никого не поражает.

Ступенька. Ступенька.

По синим оштукатуренным плиткам под ногами я понял, что мы спустились на площадь. Наш авангард постоял немного и пошел вперед. Я тащился следом.

Спереди передали приказ «стоять».

Я остановился. Стоим — ждем.

Удар в грудь. Это означало «Построиться». Я повернулся и стукнул Дерьмо Броненосца.

Поднял щит. Кровные плотнее собрались вокруг меня.

12 Кайман уже успел зарекомендовать себя человеком восприимчивым, что было особенно удивительно для профессионального солдата. Я ему сообщил о боевом построении «черепаха», изобретенном Александром Македонским и использовавшимся первыми цезарями против вражеских армий на территории Пакистана и Шотландии. Кайману идея понравилась. Ноу-хау обеспечивало возможность прорыва через толпу с минимальными потерями. Бойцы переформировывались в плотную группу и поднимали щиты, образуя прочный панцирь. Солдаты в крайнем ряду крепко держали свои плетенки обеими руками, а шедшие во втором просовывали в щели копья, отгоняя тех, кто осмеливался приблизиться. К сожалению, мы не успели сделать деревянные римские щиты во весь рост.

Я поднял свой щит над головой и встроил его среди остальных.

Мне досталось самое безопасное место в «черепахе». Меня со всех сторон загораживали товарищи — так другие шары окружают центральный в исходной позиции девятки в пуле. [703] Поэтому я ничего особого не видел и не слышал, вокруг раздавались шарканье подошв, тяжелое дыхание и потрескивание доспехов.

Мы пробирались вперед, проталкиваясь сквозь толпу. Мостовую усыпали алые листья молочая, и мы, топая по ним, поднимали красную метель. Позади нас дым клубился над тем местом, где стоял дом Кох.

703

Пул — разновидность бильярда.

Черт. Если огонь распространится по городу, нам не поздоровится.

Мы направились к западному краю двора Громилы, а потом по северным ступеням — на главную ось.

Даже если кровные Пумы найдут своих начальников и построятся в боевые порядки, они все равно не будут готовы к целенаправленной атаке на их лагерь. Может быть, они даже оставят фармакопейную без охраны. Ну что ж, увидим, когда доберемся туда. Мы не теряли надежды на успех.

Опа. Опа.

Два удара по правому плечу. Отряд вот-вот повернет направо.

Я вывернул назад руку и постучал по плечу кровного, который шел за мной.

После поворота «черепаха» перестроилась, вытянулась вдоль главной оси север — юг и сомкнулась плотнее вдоль оси восток — запад. Теперь 12 Кайман, который прежде шагал в четырех рядах справа от меня, оказался в трех рядах передо мной, почти в авангарде. Команда двигаться вперед, казалось, распространилась по нашему подразделению так же быстро, как трещина по стеклу.

Меня несла человеческая масса, стиснув так, что я едва мог дышать. Если я решу отдохнуть, то подожму ноги — и все-таки не упаду. Товарищи не дадут. Я испытал прилив… смелости. Групповой, конечно. Наверное, то же самое чувствовали легионеры.