Хранители Кодекса Люцифера
Шрифт:
Агнесс резко обернулась. Она уставилась в полумрак помещения. На улице, похоже, уже светало. Киприан выглядывал из-под одеяла – немного насмешливо, немного сонно. Она услышала, как из ее горла вырвался сдавленный всхлип, а затем, будто прорвав плотину, из глаз хлынули слезы. Она крепко обняла Киприана. Он прижал ее к себе. Она почувствовала тепло его тела и поняла, что окоченела, а по тому, как сильно он сжимал ее, догадалась, что вся дрожит.
– Я видела, как они застрелили тебя, – пробормотала она, стуча зубами. – А затем я увидела, что ты, мертвый, лежишь у нас в зале!
– Опять тот же сон? – спросил Киприан и, пытаясь утешить жену, стал нежно покачивать ее. – У тебя удивительно настойчивые кошмары, любимая. Ведь почти целый год прошел уже. И ни с кем из нас ничего не случилось, да и с теми проклятыми ландскнехтами тоже. Ты даже мысли не должна допускать, что Андрей может оставить меня одного.
Она сильнее прижалась к нему. Ее сотрясали рыдания. Он снова покачал ее.
– Не беспокойся обо мне, – ласково сказал он. – Я всегда буду возвращаться к тебе.
6
Филиппо откинулся назад, когда полковник Зегессер зашел в комнату и вытянулся перед ним по стойке смирно. Он молчал и пристально смотрел на гвардейца швейцарской армии. Раньше Филиппо считал своей личной слабостью то, что перед каждым разговором с незнакомым человеком ему необходимо было немного времени, чтобы собраться с мыслями. Наука, которую вбил в него отец, была столь же простой, как и надежное: при любых обстоятельствах держи рот на замке, а если ты успел что-то спросить, то позволь мне или твоему брату Сципионе дать на этот вопрос ответ.
Отец Каффарелли, деверь могущественного кардинала Камилло Боргезе, всегда следил за тем, чтобы брат его жены не был случайно скомпрометирован из-за детской болтовни. В доме Каффарелли, в самом тесном кругу, кардинал Боргезе хладнокровно планировал свое восхождение на папский престол – и то, кто из его семьи позже получит от этого выгоду. Конечно, так или иначе этим занимался каждый кардинал, однако огласка подобных действий совершенно не благоприятствовала тому, чтобы быть избранным Папой. Тем не менее это должно было принести свои плоды для Сципионе, который в тринадцать лет оказался достаточно умен для того, чтобы понять, что именно способствовало обещанной ему карьере на церковном поприще.
Филиппо только лишь недавно осознал: то, что он воспринимал как проклятие, достаточно часто могло приносить ему определенную выгоду. Его немногословность вкупе с безучастным выражением лица могла поколебать уверенность собеседника, а доброжелательная маска – скрыть собственные сомнения Филиппо. Он спрашивал себя, не отнесла бы Виттория свое заявление о крысином яде и к его скромной особе, если бы стала свидетельницей его сегодняшних поступков? Филиппо знал: то, что он планирует, ничем не лучше, чем ежедневные занятия кардинала Сципионе.
Заметив, что левое нижнее веко полковника начало подергиваться, Филиппо наконец заговорил:
– Речь идет о вашем отце.
– Мой отец был верен Святому престолу и честно служил ему, – довольно резко ответил полковник Зегессер.
Гвардейцы обладали завидной уверенностью в своей непогрешимости. Филиппо вынужден был признать, что небезосновательно.
– Расскажите мне о смерти Джованни Кастанья, – попросил Филиппо. И поскольку полковник Зегессер по-прежнему продолжал молчать, он добавил: – Папы Урбана VII.
Полковник вытянулся еще сильнее. Филиппо задумался. Такие вымуштрованные солдаты, как полковник Зегессер, были куда более трудными собеседниками, чем остальные, ибо они, владея языком тела, понимали молчание лучше, чем кто-либо другой. Молчаливая стойка навытяжку могла означать что угодно – от согласия до откровенного оскорбления, – и при этом ни то, ни другое необязательно было выражать словами.
– Папа Урбан вернулся из тайного архива и умер на руках у вашего отца, – произнес Филиппо. – Так сказано в рапорте, составленном вашим отцом.
– Не припоминаю, ваше преподобие.
– Я нашел рапорт. Вероятно, по недосмотру он был неправильно заархивирован. Тогда вы были капитаном при своем отце и тоже подписали этот документ.
– Так точно, – ответил полковник Зегессер, и нужно было отдать ему должное: по его голосу совершенно ничего нельзя было понять. Филиппо, в глубине души уже изрядно уставший, продумывал каждый свой шаг подобно человеку, идущему босиком по битому стеклу.
– Когда умирает святой отец, это, должно быть, становится трагедией для каждого гвардейца.
– Так точно.
– Но более всего это чувствует командующий гвардией, особенно если святой отец умирает прямо у него на руках.
– Так точно.
– При крайне странных обстоятельствах…
Филиппо ни за что не поверил бы в такую возможность, но полковник, как оказалось, смог выпрямиться еще сильнее, а его веко задергалось быстрее. Филиппо почти проникся состраданием к этому человеку, но в какой-то момент пересилил себя: тот, кто прошел школу последнего кардинала Каффарелли, когда он еще был юным Сципионе, надеждой семьи, знал, что сострадание сбивает с пути и мешает в достижении цели.
– Я хочу ее видеть, полковник Зегессер!
– Не могу знать, о чем вы говорите, ваше преподобие!
– Папа Григорий, который взошел на престол после смерти Урбана, отправил вашего отца в отставку. Если меня правильно проинформировали, ваш отец сам настоял на этом. Конечно же, можно предположить, что он просто был слишком потрясен случившимся, чтобы считать возможным свое дальнейшее пребывание на прежней должности. Это было бы одним из множества объяснений.
Полковник Зегессер молчал.