Хранители пути
Шрифт:
Громоздкие в своей величественности, дорогие диваны и кресла из черной блестящей кожи с торжественной холодностью стояли вдоль обитых багровым матовым шелком стен. Вычурно выгнутые спинки и подлокотники мебели столь явственно напоминали изгибы надменных губ и высокомерную ироничность приподнятых бровей человеческих лиц, что всякий, сюда входящий, непроизвольно кланялся в безмолвный полумрак и чувствовал себя при этом необычайно в чем-то виноватым. Вальяжно разлегшийся посередине огромной комнаты не менее внушительный шелковый ковер, без сомнений, являлся тут полноправным хозяином. Действительно, не именно ли то, что выстилает наш путь, представляется им самим, а значит, и нашей судьбой? Ковер ли это или груда острых камней, а может быть, мельчайший белоснежный
Развешенные по стенам сюрреалистические картины отрешенно взирали на окружающих из загадочности своих разноликих миров… С ними, неожиданно для данного сумрачного спокойствия, непримиримо спорили прямолинейно и тяжело роскошные, расстилающиеся плотными складками по ковру портьеры из красного бархата, непонятно что именно скрывающие: то ли внешний мир от обитателей комнаты, то ли их самих от мира за окном…
Звуки смачных поцелуев отнюдь не портили общего впечатления от угрюмой величественности приемной, но, наоборот, подчеркивали и дополняли ее. Мужской и женский силуэты, слившиеся в одну, слабо различимую в полумраке фигуру, приютившуюся на дальнем диване, то ли отбрасывали, то ли собирали вокруг себя густые тени, вяло шевелящиеся в такт сладострастных стонов и вздохов. Тени, подчиняясь какому-то им одному ведомому ритму жизнедеятельности, то подползали к парочке вплотную, жадно следуя за бессознательно отодвигаемыми ступнями, то разбредались по ковру, почти рассеивались, вновь появлялись и зачем-то устремлялись к полуоткрытой в неясно светлеющее за ней пространство массивной темной двери…
Все когда-нибудь кончается, переходя из одной формы в другую, исчезая и образуясь снова… И порою переход из одной формы бытия в другую кажется легким, потому что манит обещаниями новых удовольствий и свершением заветных надежд… Усталый, но счастливый двойной выдох всколыхнул полумрак, заставив тени отпрянуть от двери и нервно забиться под многослойные портьерные складки возле плотно занавешенных окон.
– О, Альфео! – томный женский шепот волной невыносимо сладких духов распространился по комнате. Портьерные складки заволновались и снова замерли. Она, средних лет, неказистой простоватой внешности, с коротко стриженными рыжеватыми волосами, затуманенным взором водянисто-зеленоватых глаз всматривалась в лицо жгуче черноволосого мужчины, чересчур крепко держащего ее за обе руки. – О, любимый… Единственный… О, мой ненаглядный…
– Донна белла, аморе мио! – горячо подхватил и азартно продлил излитый сердечный стон виновник его возникновения, беззастенчиво впиваясь алчно горящими черными глазами в смелое декольте пассии.
– Тише, дорогой, нас услышат! Неудобно будет! – чуть отстранившись, проявила запоздавшую осторожность дама, не сводя, однако, влекущего взора с распаленного ею кавалера. Но он, похоже, мог сейчас слышать только самого себя.
– Же тэм, ай лав ю, их либидих, аморе мио, Элен! – не в силах сдержать обуревающие его чувства, вскричал пылкий влюбленный, вскочил с дивана и упал перед обмершей на нем дамой на звучно хрустнувшее колено. Опасаясь, видимо, ее несанкционированного бегства, вновь ухватил две вяло лежащие на подоле плиссированной юбки женские руки. Комнатный полумрак повторно наполнился стонами и ахами, причмокиваниями и сдавленными возгласами: покрывая руки чаровницы поцелуями, горячий брюнет с тем же хрустом опустился на второе колено и практически лег грудью на подол, чья владелица зазывно откинулась на диванные подушки… О, да, столь интенсивное, на грани галантности и хамства, мужское внимание искусно превращает простушку последней степени закоренелости в изысканную и вечно желанную светскую львицу…
Страх опутывал легкие липкой паутиной, склеивая альвеолы в противно хлюпающие комки неуклонно сдающейся плоти… Каждый вздох давался с превеликим трудом, и лишь отчаянная жажда жизни заставляла слабеющее сознание снова и снова продираться через набирающие красочность картины грядущей расправы. О, ну почему эти мерзкие тени, неизменные обитатели шефской приемной, могут с легкостью просачиваться в любую щель и растворяться во всяком предмете. Если бы он мог, он бы влился в портьерную ткань и стал бы неотличим от нее, от ужаса позабыв форму собственного тела, отринувшись, отказавшись от его бренности и тем самым победив угрожающую ему боль или смерть… Или же вошел бы в каменную непоколебимость этой стены, в которой он уже несколько минут так безуспешно пытался найти опору… Почему, почему он не тень? Впрочем, если его здесь обнаружат, он очень быстро ею станет. Легендарная безжалостность шефа, неизбежным возмездием обрушивающаяся на голову того, кто посмел нарушить установленные им правила, никогда не вписывалась ни в какие рамки и пределы…
Повернув голову вправо, он покосился на девушку, всем телом прижавшуюся к нему, точно к спасительному кругу. Камилла… Бедняжка… Что будет с ней – как же он не подумал! И тотчас тряхнул головой, отгоняя слишком эмоциональную мысль. Было так страшно, так необходимо соблюдать тишину, что любая яркая мысль казалась непозволительно громкой. Будто не подумал, а прокричал ее вслух…
Нельзя думать только о себе. Карие глаза парня потемнели, наливаясь мрачной решительностью. Крепче сжав руку спутницы, он заставил ее взглянуть на себя.
– Что? – одними губами произнесла девушка.
Он отрицательно помотал головой. Вот именно, что? Что можно сделать сейчас во имя их спасения? Выскочить из-за шторы? Обнаружить свое присутствие и обеспечить им нечеловеческую над собой расправу? Нет уж, они останутся здесь. На столько, на сколько будет надо. Хотя никто не знает, как долго продлится ожидание. Эти уйдут, и явится еще кто-нибудь. Еще этот чертов секретарь неопределенной ориентации, но вполне определенных моральных принципов… Приемная одного из ведущих продюсеров страны редко когда оставалась пустой…
– Мирас, ну когда же они закончат… – досадливо морщась, чуть слышно прошептала девушка. Он испуганно посмотрел на нее. Да уж, храбрости ей было не занимать. Похоже, она занята не собственными переживаниями, а изысканием путей побега из их самопальной темницы. Не зря он в нее влюбился: сильные девушки вызывали в нем жгучую смесь любопытства, восхищения и поклонения. Сглотнув очередной вставший поперек горла комок страха, он легонько погладил кончиками пальцев ее узкую смуглую ладошку. У тех, кто приводит тебя в трепет, надо учиться.
– Скорее бы, у меня ноги затекли так стоять… – почти беззвучно ответил он ей. Девушка слегка опустила голову, искоса глядя на него, и улыбнулась. От ее улыбки у него захватило дух. Надо же, словно в первый раз ее увидел! Трудно привыкнуть к настоящей красоте. Огромные глаза цвета обожаемого им горького шоколада, копна черных вьющихся волос, лепной рельеф лебединой шеи, и эта хрупкость, бесконечная хрупкость… Беззащитность, скрывающая в себе недюжинную силу. Защищать того, кем восхищаешься – что может быть желанней для мужчины! И, да, она очень высокая – да, значительно выше него, но это же только плюс, он любит ее, во всем возвышающуюся над ним! Что бы по этому поводу ни говорили другие люди, ему за три года безуспешных ухаживаний за ней не удалось утратить остроту чувств. И сейчас, когда он почти выиграл главную, по его мнению, битву в своей жизни – можно сказать, завоевал ее, ЕЕ, все чуть не пошло прахом. Или готово вот-вот пойти. Ну уж нет, он будет бороться за свою победу до конца.
– Полчаса уже тут торчим! – свистящим шепотом изливала накопленное возмущение красотка. – Нашли, где обжиматься. Сейчас Шалкар придет, он им задаст…
– Да уж… – послушно вторил ей молодой человек, перед мысленным взором которого за мгновение пронеслись несколько приятнейших воспоминаний из совсем уж недавнего прошлого. Да что уж там – из практического настоящего… – Мы сами-то не лучше… – глуповатая улыбка человека, не верящего до конца в реальность выпавшего ему счастья, осветила его лицо.