Хранители
Шрифт:
Я также градинка в весеннем шумном граде.
И это я.
Единый во столетья,
Средь биллионов не рожденных и ушедших в прах.
Единственный во времени и на планете,
Привычный, незаметный,
Будто пена на волнах.
И это я.
Я
Иссохнут имена непродолжительных гостей,
Неповторимых, не рожденных, не живущих в биллионолетья,
Таких же, как они людей… людей…
Какого множества… Людей.
После последней строки в зале на некоторое время повисла гробовая тишина. Затем зрители разразились приветственными криками. Винклер не очень разбирался в стихах, но одно он уяснил точно - тягаться Эйсаю с Измайловым, по крайней мере в этом конкурсе, было бессмысленно.
– Участник Эйсай Кободаси, готовы вы?
– Да, Ваша Честь!
– важно кивнул Эйсай.
– Слушаем мы.
– Прежде чем начать, позвольте пару слов на объяснения.
– Позволяем.
– Свой эпос я посвящаю беспримерному героизму моих соотечественников, проявленному в неравной борьбе. Высокое собрание, надеюсь, простит мне встречающиеся в стихотворении некоторые специфические термины и обороты, свойственные исключительно моему народу. Надеюсь, вы поймете, это вызвано лишь патриотическими чувствами переполняющими и вдохновляющими меня.
– Принимаем объяснения мы и с удовольствием выслушаем сочинение ваше.
– Сами согласились, - Эйсай откашлялся, закатил глаза к потолку и торжественно начал:
Улюлюкали забякали, бякали заулюлюкали,
И случилась Момпарызина.
Вот она - пришла беда.
И воздев кваниру сольную,
Закричала Момпарызина
Голосом неархитуриным:
– Я убью тебя, Упа!
Разве я тебе не бякала,
Разве мало улюлюкала,
Я крикала даже грызево,
Ну а что же ты, Упа?
Ты мне зенки повыпенывал,
Ножками завыкобенывал,
Ты кричал, как будто белены,
Поднажрался-то с утра.
Так что счас не бякай грызево,
Не крикай, как кукорекова.
Он пришел - твой смертный час.
Занесу
И бякалку улюлюшную,
Вместе с зенками бесхрабными,
В один миг тебе снесу!
Закончил Эйсай на торжественной ноте. Повисшая в зале после этого тишина, была несколько дольше, и, если так можно выразиться, тишее, нежели после первого произведения.
Эйсай с достоинством поклонился и встал на свое место. Рип огляделся по сторонам. Да, такой белиберды ему еще не доводилось слышать. Он в который раз подивился наглости Эйсая. Не имея ни малейшего шанса, парень пошел в наглую.
– М-мда, - в нерушимой тишине, выразил общее мнение Верховный Арбитр. – Сколько, воистину, во вселенной миров - и культур столько. И как некоторые из них, пусть и одинаковые внешне, непохожи друг на друга… для кого-то наши стихи, возможно, покажутся столь же… наполненными смысла тайного. Итак, следующая тема - любовь! Не могли мы обойти это чувство, особенно в духа соревновании. Алекс Измайлов, черед ваш.
После положенной минуты, сектант занял место чтеца.
– Любовь опасна, иногда заразна,
Как приступ схватит, а потом пройдет.
Любовь прекрасна, и еще несносна,
Горчит как перец и сладка как мед.
Любовь - как много в этом слове,
Как много слов, в конце концов.
К ее ложили изголовью:
Святых, убогих, гордецов.
И все равны, и всем им рады,
И песнь не раз среди костров,
Развеет мрак ночной прохлады,
Про них - попавшихся глупцов.
Про них - посмевших бросить вызов,
Или принять на бой его.
Мальчишек, истинных мальчишек,
Игрушек сердца своего.
Как и после первого раза, зал разразился приветственными криками. Даже Винклеру, хоть он и принадлежал к вражескому лагерю, понравилось.
Арбитр был вынужден прибегнуть к помощи колокольчика.
– Теперь мы выслушаем господина Эйсая Кободаси сочинение, - он кивнул нихонцу.
– В этот раз, надеюсь, особенности поэзии вашей…
– Произведение будет в том же стиле!
– поклонился Эйсай.
Юноша смелее занял место перед трибуной и бойко начал:
Любовь - колдобобина,