Хранительница
Шрифт:
Вопросы были.
– А разве рабыня может выйти замуж? – с безмерным удивлением спросила Рил.
– Это же Ольрия! Здесь может.
И, оставив свою рабыню размышлять о странностях ольрийской жизни, Таш направился на кухню. Последние два года у него была служанка, и он совсем отвык от готовки, хотя раньше обслуживал себя сам. Но теперь он то ли все забыл, то ли у Дорминды были иные принципы ведения хозяйства, но найти поесть было невозможно. Его улов был беден. Кроме куска вареного мяса, хлеба, яблок и кувшина кваса, он ничего не нашел. Он сложил все это на тарелку, надеясь, что Дорминда скоро
– Господин Таш, можно еще вопрос? Тот человек, у которого вы меня купили, может, он знает что-нибудь обо мне? Ну, хотя бы откуда я и как меня зовут. – Она замолчала, не решаясь попросить его об услуге.
Таш, не поворачиваясь к ней, спокойно ответил:
– Может, он и знал что-то, но сказать это он уже не сможет. Он вчера умер.
Рил открыла рот, чтобы опять что-то спросить, но он уже вышел. А еще через минуту она спала.
А Таш пошел будить Загена. Нечего дрыхнуть, рассвет уже. И так проспал все на свете, старый алкаш. Кое-как растолкав своего друга, Таш потащил его на кухню и налил еще вина. Тот выпил и постепенно стал приходить в себя. Мутные глаза прояснились, а руки перестала сотрясать дрожь.
– Ты извини, Таш, я, кажется, вчера перебрал, – просипел он.
– Да уж, – вынужден был согласиться Таш.
– Как там твоя рабыня, спит?
– Да, теперь уже спит.
– И что ты собираешься с ней делать? Для себя оставишь или продашь?
– Нет, продавать не буду, – покачал головой Таш. – Да и себе тоже не возьму. На кой мне эта головная боль? Я слишком старый для таких дел. Она же девчонка совсем. Нет, пусть так живет. Я ее замуж выдам за приличного парня.
Заген не поверил своим ушам.
– Таш, ты совсем спятил или притворяешься? Просто так отдать такое?
Таш усмехнулся.
– А что, могу себе позволить! Она обошлась мне всего в тридцать монет.
– Нет, ты окончательно рехнулся на старости лет! – возмутился Заген.
– Предлагаешь взять ее себе и дожидаться, когда она сбежит с каким-нибудь сопляком? После меня он на ней, ясное дело, не женится и, скорее всего, дорога ей будет в бордель. Ты этого хочешь?
– Нет, но ведь можно же как-нибудь по-другому?
– Интересно, как?
– Продай ее кому-нибудь богатому в содержанки.
– И чтобы потом, когда она ему надоест, он продал ее в бордель? Нет, Заген, ты сам понимаешь, что все это ерунда.
– А просто так, неизвестно кому отдать такое чудо, это не ерунда?
Таш покачал головой.
– Нет, я уже решил. Пусть живет, как сама захочет. Ты прав, она действительно чудо. Грех ее ломать. Я тебя вот о чем хочу попросить, Заген. Если она решит замуж идти, то ей девственность нужна будет. Сделаешь ей?
– Еще чего! – хмыкнул Заген. – Ничего я ей делать не буду.
– Это почему еще? Только не говори, что не умеешь! Все знают, что к тебе за этим постоянно девки бегают.
– Ну, всем делаю, а ей не буду.
Таш помрачнел.
– Я заплачу, сколько скажешь.
– Дурак ты, Таш! – скривился Заген. – Я не буду ей ничего делать потому, что ей это не нужно. У нее все на месте.
– Шутишь? – глаза у Таша полезли на лоб. – Этого не может быть. Ты бы видел ее прежнего хозяина!
– Ладно, Таш, – сказал лекарь, поднимаясь из-за стола, – про ее хозяина тебе лучше знать, а я за свои слова отвечаю. Ну, мне пора. Я зайду к ней попозже.
Заген ушел, а у Таша размышлять над этим времени тоже не было, потому что пришла его служанка. В нескольких словах он рассказал ей, что произошло, и объяснил, что ей делать с его новой рабыней. Дорминда внимательно слушала и кивала. Несмотря на свою вечную болтовню и ворчание, она была женщиной надежной, и Таш мог на нее положиться. Со спокойным сердцем он оставил на нее Рил, а сам отправился по делам.
Глава 2
Прошло несколько дней. Раны рабыни почти зажили и уже не так беспокоили ее. Заген разрешил ей потихоньку вставать и выходить гулять. Таш послал было Дорминду в лавку за одеждой, но она принесла такую рухлядь, что Таш возмутился.
– Это еще что за тряпки? Ты что, не могла ничего получше найти?
– Это совсем не тряпки! – уперлась Дорминда. – Вещи все хорошие, крепкие. Правда, ношеные, но это ничего, я постираю. Она же рабыня, ей положено такие носить. А нарядите – подумают, что она содержанка. – В голосе Дорминды прозвучало нескрываемое осуждение. В чем, в чем, а в поддержании моральных устоев она всегда была крепка, как скала. Только Ташу на эти устои было плевать.
– В этих лохмотьях я своей рабыне ходить не позволю! – сказал он так, что кто угодно побоялся бы ему возражать. Но его служанка была не робкого десятка, особенно если дело касалось соблюдения приличий.
– Вот и покупайте сами ей одежду! – отрезала она, и Таш понял, что ничего от нее больше не добьется.
Пришлось ему самому пойти на рынок. В женской одежде вообще и в женской моде в частности он разбирался, мягко говоря, слабо. Поэтому решил пойти по самому простому пути: выцепил из толпы служаночку, ростом и фигурой похожую на его рабыню, и, заплатив ей пару медяков, привел в лавку. Там он объяснил приказчику, что ему нужно, и умыл руки. В конце концов, это его профессия, он должен точно знать, что нужно женщине. Приказчик это знал, и уже через несколько минут показал Ташу несколько платьев, скромных и почти без вышивки, но зато новых и из хорошей ткани. Теплый, отороченный мехом, темно-зеленый плащ, пару башмаков, размер которых Таш определил, поставив их себе на ладонь, кое-что из белья и еще кое-какие мелочи, вроде поясков, бус, лент, дешевых сережек и прочей белиберды. Вроде бы купил он немного, но, когда приказчик все это упаковал, сверток получился довольно большой. Тащить его к Самконгу было глупо, и Таш, назвав адрес, попросил доставить его к себе домой.
Вечером, идя домой, он невольно улыбался про себя, представляя, как радовалась, наверное, Рил обновкам. Но, зайдя к ней в комнату, он с удивлением увидел, что она по-прежнему лежит в кровати и по-прежнему в его рубахе.
– Рил, ты почему не переоделась? – спросил он ее.
– А во что? – удивилась она.
– Как во что? Разве тебе не принесли сверток из лавки?
– Принесли, только я не знала, что там. Я положила его в вашу комнату.
Таш удивился. Похоже, что его рабыня совсем не страдала любопытством, присущим, по его мнению, абсолютно всем представительницам женского пола.