Христианство и атеизм. Дискуссия в письмах
Шрифт:
Такая идея (и носители её), естественно, желают, чтобы «идея овладела массами». Но масса на то и масса, что она не может (и это её беда, а не вина) овладеть этой идеей во всей её сложности и глубине. Для массы, чтобы идея ею овладела, её нужно представить в виде небольшого числа ясных, четких лозунгов, экстрактов идеи.
Так рождаются «нет Бога кроме Бога и Мухаммед пророк его» мусульманства, «свобода, равенство и братство»
А дальше начинается трагедия. Оторвавшись от породившей их идеи, лозунги и ублюдочные «комиксы» этой идеи начинают жить самостоятельной жизнью. Они не меняются, не могут меняться, ибо что это за лозунг, если сегодня он звучит иначе, чем вчера? В лозунге важен даже синтаксис (вот, кстати, великолепный пример застывания лозунгов — появление «цитатников» Мао). Лозунги не меняются, а породившая их идея если не совсем уже умерла, то необратимо трансформировалась, следуя за изменениями породившего её общества. Если на первых порах, вскоре после своего рождения, «комикс» идеи работал в том же направлении, что и сама идея, то уже по прошествии некоторого времени, когда породившая их идея изменилась, застывшая выжимка из идеи перестаёт играть прогрессивную роль. Она становится тормозом, а не двигателем, в лучшем случае — просто пустышкой, вызывающей у носителей новой зарождающейся идеи неприязнь, гнев или презрение.
Трагедии такого рода до сих пор в истории были неизбежны, потому что идеи рождались всегда вне массы, в ином социальном слое, воспринимались массой извне. Отсюда и необходимость адаптации идеи, её упрощения. Поэтому особо большие надежды внушает то время, когда идея рождается внутри и для той социальной группы, которая в данный момент стоит в передних рядах прогресса. Тогда нет необходимости упрощения идеи, исчезает опасность отрыва внешних её атрибутов от питательных корней.
Ну, об исторической роли интеллигенции мы говорили уже достаточно много, ещё сидя за общим столом, и мой взгляд на неё вы знаете. Здесь я лишь хотел пояснить, в чём состоит для меня основа надежды, в чем радикальное отличие, с моей точки зрения, переживаемого нами момента от всех прошлых эпох. Хотя и тут ещё у меня бродят сомнения, но всё-таки, всё-таки!..
Декабрь 1973
(Лагерь № 19, пос. Лесной, Мордовия, ПКТ /лагерная тюрьма/)
Вместо заключения
Читатель, видимо, обратил внимание на то, что переписка, вначале регулярная, постепенно становится все более и более редкой и неожиданно обрывается фактически на полуслове. Это не случайно.
Переписка началась в Мордовских лагерях, а окончилась во Владимирской тюрьме. Владимирский цензор и лица, его деятельность направляющие, куда менее либеральны, чем в Мордовии. Всё больше и больше писем урезывалось цензурой или конфисковывалось (в иные месяцы до 90 % всей корреспонденции). Любое сообщение, выходящее за рамки банальных сообщений о благополучном здоровье, вызывало подозрения и страх.
Не минуло это и религиозно-философскую тематику. В ответ на мои протесты ко мне явился зам. начальника Владимирского Управления исправительно-трудовых учреждений (т. е. тюрем и лагерей) полковник Ларин и сообщил мне, что впредь мне ни на религиозные, ни на атеистические темы писать в письмах нельзя, так как в СССР… «церковь отделена от государства».
Полковник этот и поныне исполняет свои служебные обязанности.
Впрочем, взяв на себя инициативу окончания дискуссии, полковник сделал благое дело. Она уже фактически завершилась и кому-то надо было поставить в ней точку. Почему бы это не сделать Ларину? Не так ли?
Ознакомившись по выходе из тюрьмы с последними, не дошедшими до меня письмами этого тома, я мог бы, конечно, ещё кое-что возразить. Но стоит ли это делать?
Мне кажется, позиции сторон прояснены вполне: ясно, что объединяет нас, что — разнит. На большее вряд ли можно было надеяться.
Сейчас, оказавшись по эту сторону колючей проволоки (как говорили у нас — в «большой зоне»), я не хочу воскрешать умолкшую дискуссию. Довлеет дневи злоба его. Впереди иные дела — иные споры.