Христофор Колумб
Шрифт:
Сначала надо рассказать, каким образом Северный гость добрался сюда. Самый путь был долог, но ни с какими особенными приключениями не сопряжен; надо было только иметь в запасе время, да быть страстным мореплавателем,
как Северный гость. И было это как раз в те времена, когда он, пережив всех своих близких, тщетно искал их в дальних краях, искал тот блаженный остров умерших, где надеялся встретиться с ними. Сам он ведь не мог умереть, пока не догорит свеча, данная ему его матерью Гро. Но он так и не нашел блаженного острова. Поискав его на юге, о чем рассказано в книге о Северном госте, он направился на запад, где солнце садится, как бы давая этим намек, что там именно и надо искать царство умерших. Он не надеялся в своем утлом челне переплыть огромный океан, омывающий Европу; но, как опытный моряк берегового плавания, он хорошо знал, как далеко можно заехать, если, не жалея времени, плыть, держась
Сначала он направился на север вдоль берегов Норвегии: кормился он, по своему обычаю, в пути рыбной ловлей и, по обыкновению, не спешил; иногда на целые годы задерживался в местах, где ему нравилось, а иногда, когда его влекло вперед, продолжал свой путь безостановочно и проходил подряд большие расстояния, никогда, однако, не теряя из виду далекую цель своего путешествия. С норвежских берегов он в ясную погоду различал далеко в море, в западном направлении, Шотландские острова, и однажды летом, в тихую погоду отважился сделать переход до них. От тех островов он доплыл до Фэрских [27] , следуя за летящими туда птицами, а затем добрался и до Исландии; это были смелые переходы; море в этих краях было черное и сердитое, подолгу не видно было берегов; но еды всегда оказывалось вдоволь для терпеливого рыболова – в глубоких водах водилась широкоротая треска – и не чувствовалось одиночества: большие стада китов ныряли в волнах, и тысячные стаи морских птиц оживляли шхеры. Старик ужинал птичьими яйцами у костра на каком-нибудь необитаемом острове, среди океана, засыпал на мягкой траве, приветствовал утреннюю зарю одинокой песней и, весело потирая руки, вновь усаживался в свой челн, чтобы вновь отдаться на волю зыблющих его волн.
27
На русских картах: Фарерские.
Из Исландии Гость добрался до Гренландии – почти случайно, претерпев по пути много бед и лишений. Буря и течение унесли его далеко в открытое море и, наконец, прибили к холодному берегу, когда он уже лежал на дне своего челна без чувств от голода и жажды. В открытом море рыба не ловилась, и на его несчастье долго не выпадало дождя, который доставлял ему во время пути питьевую воду, – он черпал ее прямо со дна своего челна. Море бушевало, и мрак не рассеивался; ледяные горы громоздились вокруг утлого челнока, носившего человека над бездной океана, но он был почти все время в полузабытьи и пришел в себя лишь на берегу Гренландии. Там он принялся охотиться на моржей, облекся в шкуру белого медведя, блуждал среди бесконечных фьордов и нагорных пустынь, провел здесь целые века, забираясь все дальше на север; ютился, ради тепла в снежных берлогах, так как надо было всячески беречь топливо – выбрасываемые морем древесные стволы и обломки. Подбирая их, он строил догадки о той стране на западе, откуда они приплыли, а затем и сам переправился туда, на берега самых северных островов, по другую сторону холодного моря.
Оттуда он поплыл дальше, на юг, вдоль изрезанных фьордами берегов, и целые века добирался до мест с более мягким климатом, откуда его повлекло дальше, пока он не достиг теплых островов. Тут старик распрямил спину и зажил на приволье, питаясь рыбой и наслаждаясь одиночеством среди дивной природы; он отведал летучих рыб, которые сами прыгали к нему в челн, и нашел их очень вкусными; наконец, здесь он встретился с людьми и не бежал от их общества.
Случилось это на материке, на берегу большого залива, перед которым в океане тянулась цепь островов; с берега он поднялся на возвышенность, заселенную многочисленным народом; города и селения его раскинулись у подножия огнедышащей горы Попокатепетль, служившей и символом их родоначальника – подателя огня и их исконного врага. Гость остался с ними; наткнувшись в своих поисках страны умерших на страну простых смертных, он был тронут их простодушным невежеством и остался, чтобы улучшить условия их жизни. И сам попал в ряды богов – без особых заслуг со своей стороны, только защищая людей, при их же помощи, от засилия их богов, которые во всяком случае были хуже, чем он.
Первым долгом он освободил туземцев от рабской зависимости от вулкана. Они ведь еще недалеко ушли от своих первобытных предков, живших вокруг Гунунга Апи в потерянном раю; они знали употребление огня, но не умели сами добывать его и должны были заимствовать искру у горы или у молнии или запасаться горящими головнями во время лесного пожара, если их костер потухал. Северный гость научил
Принимая во внимание такую отсталость туземцев, не приходится особенно дивиться тому, что они заподозрили пришельца в родстве с самим небом и вообразили, что он сын солнца, а, может быть, и само солнце, когда он впервые на их глазах проделал чудо добывания огня из двух кусочков дерева.
Это ослабило жестокую власть огня, близ которого они жили и свирепость которого лежала в основе их представления о богах – молниеносце Тескатлипоке и кровавом боге войны Вицлипуцли, принимавших в жертву человечьи сердца. Кецалькоатль выражал неудовольствие, когда при нем упоминали эти имена, и совершенно отказался от жертв, подобных тем, что приносились им; таким образом, возникла своего рода борьба между богами, свидетелем которой был весь народ, от души желавший победы Кецалькоатлю; но исход борьбы отодвинулся на долгие времена, после того как Кецалькоатль уехал.
Кроме добывания огня, Северный гость научил туземцев земледелию. В этих местах произрастал очень полезный злак – маис, но туземцы еще не умели возделывать его и собирали зерна с дикорастущих колосьев, что требовало очень много времени: несколько горстей зерен приходилось собирать целыми днями. Северный гость научил их сеять маис: он делал в земле ямку, похожую на рот, и совал туда зерно, кормил землю и предлагал зрителям посмотреть, чем она отплатит за это. Время ожидания длилось без конца, большинство успело даже позабыть обо всем, но, когда из земли показались ростки (Северный гость наделал ведь множество таких ямок), некоторые уразумели в чем тут дело, и маленькие маисовые поля в окрестностях селений стали радовать глаз Северного гостя, который теперь мог быть уверен в том, что туземцы усвоили себе умение давать ради того, чтобы получать. Бедные дикари, обладавшие, в сущности, добрым сердцем, за эту простую услугу с его стороны отплатили ему безграничной благодарностью и поклонением и подняли его трон еще на одну ступень выше.
Понемногу количество ступеней все увеличивалось, и Кецалькоатль поднимался все выше. Он научил туземцев обтесывать из кремня разные орудия, и благодарность их превысила всякую меру. Плотничье искусство его внушало им суеверное благоговение. Обучил он их и основным правилам обработки металлов. В стране не было животных, которых можно было бы приручить; зато он приучил туземцев держать в доме птиц – просто ради удовольствия, которое они доставляют. Благодарные почитатели так уверовали в неограниченную мудрость Кецалькоатля, что и все свои позднейшие изобретения и нововведения, как, например, строительное искусство, порядок управления общиной, календарь, устройство каналов и прочее, приписывали белому богу. Оказывалось даже, что лучшим своим играм дети выучились именно от него. И не только местное население, но и другие племена, жившие в глубине материка и на побережье, сохранили предание об учителе и благодетеле, который преподал им первые уроки улучшения быта, а потом уехал обратно к себе на солнце или на утреннюю звезду. Так глубоко снизу вверх взирали они на самого обыкновенного человека.
Пока Кецалькоатль оставался у них, они готовы были для него на все: они приносили ему в изобилии цветы и плоды, ткали для него изумительные плащи из перышек колибри, ковали солнечные диски из чистого золота для отображения его лика и украшения его храма; словом, оказывали ему всевозможные почести, за исключением кровавых жертвоприношений, которые были ему противны. Совсем отменить их еще нельзя было: бог войны Вицлипуцли требовал себе еды и получал ее, а Кецалькоатль никогда не интересовался войною и человеческими жертвоприношениями; наоборот, всегда отворачивался или затыкал уши, когда при нем упоминали об этом.
Но взамен кровавых человеческих жертв они приводили к нему женщин, самых отборных красавиц-девушек, которых все равно бы закололи, чтобы отдать кровожадному богу их горячие, свежевынутые, еще трепещущие сердца, а жрецы Вицли-пуцли съели бы их молодое, нежное, сладкое мясо.
Кецалькоатль принимал девушек, приказывал отвести им помещение и ухаживать за ними, как за его собственностью… Им не предстояло умереть, о, нет, совсем напротив, они должны были изведать все радости жизни! Он любовался этими прекрасными смуглыми бутонами, с глазами как тропическая ночь, озаренная мерцанием огненных мух; их тела были слаще меда, грешно было бы их отвергнуть, такой несправедливости не заслуживает ни одна женщина. Но они совсем не обнаруживали особой радости по поводу того, что им даровали жизнь и отдали их самому солнцу; их нельзя было заставить поднять глаза на дедушку; они словно дрогли от холода под теплом его лучей.