Хроника гнусных времен
Шрифт:
— Вы сказали, что там ничего не написано, — нетерпеливо перебила Муся, у нее было потрясающее самообладание, — но там же написано! И именно по-арабски!
Кирилл взял со стола газету «Коммерсант», развернул и вынул четыре листа плотной бумаги. Бумага была пожелтевшей, картинки выцветшими, а арабские буквы жирными, черными и казались нарисованными совсем недавно.
— Боже мой, — тоненько проговорила Света.
— Подписи под рисунками — никакой не текст. — Кирилл разложил листы в два ряда. В верхнем ряду были чудесная птица и ханский трон, а в нижнем — вверх ногами — купальщица и паук. В ухо ему сопел очухавшийся Владик, и Кирилл оттолкнул его. — Видите? Если положить
— Как просто, — пробормотала Муся, не отрывая взгляд от красной вязи, — как все просто…
— Да, — согласился Кирилл, — просто. Она владела собой совершенно. Бледные щеки чуть порозовели, она глубоко вздохнула и сказала холодно:
— Все. Спасибо за внимание. Больше мне здесь делать нечего.
— Гриш, дай мне сигарету, — попросил Кирилл.
— Как — нечего? — Дмитрий Павлович поднялся из-за стола, глаза у него засверкали и сузились, как у тети Александры. — Что значит — нечего?! Мы что же? Так ее и отпустим после всего, что она… наделала?!
Муся на него даже не взглянула.
— Отпустим, — сказал Кирилл, прикурил и сморщился, дешевый крепкий табак обжег небо, слюна стала горькой, — конечно, отпустим. Все, что я рассказал, — никакие не доказательства, Дмитрий Павлович.
— Как — не доказательства? — опешил Настин отец. — Почему не доказательства?
— Разрешите, я пройду, — проговорила Муся.
— Это для нас с вами доказательства, — сказал Кирилл, затягиваясь, — а не для… — он поискал слова, — правоохранительных органов. Никто не станет затевать дело из-за смерти пожилой женщины в ванне. Сергей жив. Если, конечно, вы будете настаивать, заплатите кому-нибудь, дело заведут, Агриппину Тихоновну откопают, проведут экспертизу или что там обычно проводят в таких случаях. Прошло много времени, дело повисит, повисит, и его закроют. Она не зря так хорошо все продумала, ваша Людочка — Милочка — Мила — Муся.
— Да, — сказала Муся, — жаль, что я не успела. Если бы Настя вас не привезла, все получилось бы.
— Получилось бы, — согласился Кирилл. Не торопясь, Муся пошла к крыльцу, и Света крикнула:
— Мама, она уходит!
— Пусть уходит, — процедила сквозь зубы Нина Павловна, — все равно уже ничего не изменишь.
— Дик, пропусти! — приказал Гриша своей собачище.
Муся легко сбежала со ступенек, подхватила свой велосипед и пошла по саду в сторону старого парка. Все смотрели ей вслед и молчали.
Настя приложила ладони к щекам. Соня закрыла глаза, под тяжелым Гришей скрипнуло кресло.
— Это мое! — вдруг прошипела тетя Александра. — Все, что там есть, — мое! Старая карга поплатилась за свою жадность! Теперь все это будет мое!
Она грудью упала на арабские рисунки, сгребла их трясущейся сарделькообразной рукой и обвела семью ненавидящим взглядом.
— Началось, — пробормотал Кирилл и поднялся. Он больше не хотел никого видеть. — Гриш, пойдем покурим.
Он протиснулся между плетеными креслами, сбежал с крыльца, слыша за собой тяжелые прихрамывающие Гришины шаги. Вдвоем они уселись на теплую лавочку в зарослях старой сирени. Кирилл закрыл глаза и откинул голову. Было жарко, и солнце как будто трогало кожу невесомыми горячими лучами. Какая-то птица возилась в зарослях, деловито попискивала. Пес, улегшись неподалеку, коротко дышал, вывалив розовый чистый язык.
— Не переживай, — сказал Гриша и толкнул
— Я молодец, — согласился Кирилл.
— Неужели она и впрямь думала, что уголовник? — сам у себя спросил Гриша с изумлением, и Кирилл усмехнулся, не открывая глаз.
Гриша помолчал и спросил снова:
— Как ты думаешь, она теперь со мной… поговорит или свою мамашу бешеную обхаживать станет?
— Сам разберешься, — сказал Кирилл, — не маленький.
И они опять замолчали.
Так они сидели и молчали, и птаха копошилась в сирени, и солнце лениво пригревало, и пахло травой, смородиной, летом — всем самым лучшим, что только есть в жизни, — и в голове у Кирилла легчало, как будто солнце до дна высвечивало всю черную муть, и она оказалась не такой уж глубокой и страшной.
Быстрые шаги, которые Кирилл уже научился узнавать, зазвучали на дорожке, и Настя сказала:
— Подвиньтесь, пожалуйста, — и протиснулась между ними, сунув сжатый кулачок под ладонь Кирилла.
— Ну что? — спросил он, открыл глаза и увидел ее прямо перед собой, очень близко. — Тетя Александра получила, что хотела?
— Это было в вазе, — серьезно сказала Настя, — в вазе с сухими цветами. Бабушка всегда протирала эти вазы сама, никому не разрешала. Мы думали, что они все одинаковые. Это та, знаешь, которая у двери в гостиную. У нее двойное дно, как в романе, и она шурупами привинчена к полу. Ее никогда не переставляли.
— Все? — спросил Кирилл. — Можно лететь в Дублин?
— Мы ее открыли, — продолжала Настя, не отвечая на вопрос, — я хочу тебе показать, что там было.
Она вытащила кулачок из-под его ладони и разжала.
В кулачке были две золотые монетки.
Кирилл выехал из Москвы в шестом часу и был уверен, что успеет. Неделя выдалась неожиданно тяжелой. Он прилетел из Китая только накануне вечером, на два дня позже запланированного срока, и в самолете совсем не спал. Он вообще очень плохо спал в самолетах и плохо приспосабливался к смене часовых поясов, особенно когда летел на восток и обратно.
В Москве спать было некогда, он сразу поехал на работу, весь день прилежно взбадривал себя кофе и к вечеру напоминал сам себе переполненный кофейник с вытаращенными глазами посреди полированного бока.
Он даже подумал, не полететь ли в Питер самолетом, но решил, что это глупости. Он не мог жить без машины и знал, что в Питере у него не будет возможности валандаться с арендой автомобиля.
Кроме того, под вечер выяснилось, что его смокинг намертво застрял в химчистке, и пришлось посылать за ним секретаршу, и руководить ее действиями по добыче смокинга по телефону, ругаться с начальником этой самой химчистки, и снова руководить секретаршей, а потом еще заезжать домой, поскольку он, конечно, забыл про галстук, и под конец дня он уже ненавидел лютой ненавистью и смокинг, и секретаршу, и всю затею, для которой ему понадобился смокинг.
Он проехал примерно полпути, когда понял, что непременно умрет, если не поспит хотя бы полчаса. Спать на обочине ему не хотелось, и он все-таки доехал до Новгорода, до небольшой чистенькой гостинички с поэтическим названием «Садко», и упал спать, как был — в джинсах и майке, сунув портфель между стеной и кроватью. У него был очень ценный портфель, и он все время его контролировал.
Конечно, он проспал. В ночном угаре с «поселением» в гостиничку он забыл предупредить, чтобы его разбудили в семь, и проснулся от того, что под щекой у него заливался соловьиными трелями мобильный телефон. Некоторое время Кирилл соображал, где он и что с ним, а потом выхватил из-под подушки трубку.