Хроника Горбатого
Шрифт:
– Да не умею я. А что за леска?
– Лучшая, из хвоста сивого мерина, её рыба в воде не видит. Насадить тебе шитика? Что тут сложного…
– Спасибо, я не справлюсь. Только сломаю вам удочку.
Судя по всему, упсальский рыцарь-бродяга не собирался резать Чудика, во всяком случае до ужина. Он поглядывал на румяных окуней и глотал слюни. Чудик дал ему рыбу.
– Правда, соли нет.
– Есть соль.
Дядька достал из сумки коробочку с фиолетовой солью.
– Это память о матери. Горькая соль, как и моё детство, как и вся моя жизнь. Мать меня не любила. Мне достался от неё большой дом, но даже не хочется там жить, его нанимают чужие люди. Я хожу по свету, мне не сидится на месте. Вкусная
– Кто? Зачем?
– Её соседушка, г-гнида Горбатая.
– Как ты сказал? Горбатый?
– Фома Горбатый отрубил матери её злющую голову. За то, что она хотела отравить его с молодой женой в день их свадьбы.
– Послушай, а ведь и я должен отомстить Горбатому. Он украл мою мать Медведицу и младшую сестру. Если это тот Горбатый, что крестил вслед за Кулоткой наши Нуоли. Нас ведь два раза крестили: онежские, потом ваши, упсальские.
– Тот самый. Пойдём, замочим его вместе. Привяжем за ноги к лошадиным хвостам и поскачем в разные стороны. Я много лет вынашивал планы мести, но не решался сводить с ним счёты, всё-таки он воин и неплохо владеет оружием. Правда, сейчас он почти старик и, по слухам, живёт спокойной жизнью, в д-драки не лезет. Самое время проколоть ему шею.
– Неплохая идея. Мне бы маму найти.
– Ну где же твой старший брат? Позови его! – дядька вперил в Чудика свои странные глаза и тронул рукоятку меча.
– Зюзьга! – закричал Чудик. К его удивлению, кто-то ответил с другого берега: «У-у! Иду-у!»
– Там много уток. Пусть охотится. А меня зовут Угги.
– Я Чудик.
– У меня тоже есть старший брат. Он всегда со мной. Защищает, даёт дельные советы. Мой Христобратец.
– Христо кто?
– Христобратец.
– Христос?
– Нет, Христос это другое. Христос высоко на небе, а это мой родной Христобратец. Всегда рядом ходит, но другим старается не попадаться на глаза. Когда надо, является и со мной разговаривает.
– А когда надо?
– Когда мне грустно или я чего-нибудь не понимаю. Впервые он ко мне пришёл в моём детстве. Мне было лет восемь. Мать сказала идти гулять. Она ждала гостей, меня стеснялась и просто-напросто в-выгнала из дома. Я долго бродил по улицам, начался дождь. Я спрятался в нужнике и там заснул. А когда проснулся, рядом стоял Христобратец. Он отвёл меня домой, гости уже разъехались, мать заперлась в своей комнате, про меня вообще забыла. Смеялась там с кем-то… Можно я у твоего костра переночую? А завтра пойдём л-людей собирать в поход. Фома сейчас живёт в Сигтуне. Там его жена учит наших ткачей делать волшебную одежду. У неё есть дочка из прошлой жизни, я не видел, говорят, хорошенькая, и два сына-близнеца от Фомы. Не ваша ли это с Зюзьгой мать? Как выглядит твоя сестра? Миленькая, да?
– Ковыряешь рану.
– Сколько ей сейчас?
– Может быть, шестнадцать. Она меня на три года младше.
– Тебе девятнадцать?
– Не могу точно сказать.
– Так у Зюзьги спроси, он наверняка знает. А что твой отец? Горбатый ему г-голову срубил?
– Он сам по себе умер.
– Думаю, ему Фома помог. Лишил жены и дочки. З-захапал чужое добро. Ничего, ничего. Надо поспать. У меня боли в спине. Отдохнём и в поход. Я поведу войско в Сигтуну, порвём Горбатого, заберёшь свою мамочку. С этого часа мы – походники.
Угги задремал. Чудик, поражённый всем услышанным, долго смотрел на пляску Огневушек в гаснущем костре, потом тоже уснул. Над озером встал густой туман, в нём кто-то тихо вздыхал и похрюкивал. Из кустов вышел Христобратец. Поворошил тлеющие угли. Сел рядом с Угги. Тот застонал во сне. Христобратец принялся тереть ему больную спину.
Руна восьмая
Чудик отправляется в Сигтуну
Чудика разбудили лучи солнца – слепили глаза, щекотали нос, играли в листве ивы, под которой заснули «походники». Угги спал, страдальчески скривив полуоткрытый рот. Дерево роняло на него жёлтые лодочки. Он был старше Чудика, но выглядел немужественно, было в нём что-то жалкое, детское. При этом он, несомненно, отличался ловкостью, выносливостью. Угги любил рассказывать о своих удивительных похождениях и с гордостью заявлял: «Я – выживатель!» Куда его только не заносило! И по альпийским ледникам гулял, и в Средиземном море купался.
– А у вас я уже два года походничаю, дошёл до Новгорода, во славу Божию зарезал трёх игуменов, спалил мост и церковь Благовещения.
– Мост-то чем помешал?
– Над святой Софией змей по воздуху летал, рожь не уродилась, хлеб подорожал в три раза – купцы цену взвинтили, зерно по шесть гривен за бочку впаривали. В Упсале у меня большой дом материнский и сундук серебра в надёжном месте. А здесь я – рыцарь бедный. Не могу хлеб втридорога покупать. Раз иду, вижу – бочки через мост катят. Я психанул, подпустил красного петуха. Народ разбежался, зерно в Волхов полетело… Потом затмение было страшное, солнце скукожилось и исчезло, все кинулись в церковь. Понял я, что это знак свыше, и поджёг траву. Люди выбежали, церквушка – дотла.
– В церкви же Христос сидит, а ты Его подпалил. Не боишься, что обидится?
– Там у них дьявол сидит. Они неправильно молятся и гореть им в аду. А тебе лучше помалкивать. А то срублю г-голову. Я же отмороженный.
– Не дурак, понял.
– А до этого в наших, свейских землях походничал. Бил язычников на торфяных болотах, на гранитных скалах. Они в свои поганые праздники знаешь что делают?
– Пиво пьют? Песни поют? С девушками пляшут?
– Ха, не только. Они идолов ублажают кровью человеческой. Это страшное зрелище. Я ходил по их лесам, капищам и священным рощам. Моё сердце не раз сжималось от ужаса. Вот представь себе: ёлка, а на ней висят человечки.
– Живые?
– Мёртвые!
– Зачем же их на ёлку вешать?
– А для красоты. Такое у них чувство прекрасного. Я не мог пройти мимо. Моё естество противилось этой сатанинской мерзости.
– И что же ты делал?
– То, что требует Господь. Деус вульт! Принял надлежащие меры. Я был, конечно, не один. Это здесь я гуляю сам по себе пока что. А там при мне находился отряд воинов Христовых. Мы мочили всех поганых – поганых мужчин, поганых женщин, поганых псов, поганых лошадей. Разве что поганых детей не трогали – забрали потом с собой в Упсалу. Все трупы по местному обычаю развесили на ёлках. И собак. И даже лошадей! Это было непросто. Ты попробуй на дерево лошадь вкрячить, посмотрю, как у тебя получится. Но мы справились. И детям показали в воспитательных целях – идите, смотрите, такая участь ждёт каждого, кто не любит В-в-всеблагого Творца.
– Страшно-то как. А вот интересно, где кровушки больше льётся – в священных рощах язычников или во время ваших крестовых походиков?
– Во время походиков. Наших ведь тоже убивают. Меня много раз ранило. По голове попадало, по рукам и ногам. Но я вообще не очень-то здоровый. Иной раз между лопатками как заноет, потом кольнёт – от боли вырубаюсь, просто теряю сознание. Меня Христобратец лечит. Мнёт спину. У него руки мягкие, сильные, мохнатые.
– Зверь, что ли? Оборотень?
– П-похоже на то. Пару раз приходил в обличье большого барсука. Сидит под кустом, на лбу – белая полоска в темноте светится.