Хроника любовных происшествий
Шрифт:
Скрипнула дверь. На крыльцо воровато выскользнул кузен Сильвек. Осторожно огляделся и побежал к калитке. Не застегнутые внизу брюки гольф путались у него в ногах.
– Ну что, хрен маринованный, жив еще? – со злостью спросил он, подходя к Витеку.
– А тебе какое дело?
– Видно, получил в задницу пару горстей соли?
Витек промолчал. Приложил лоб к холодной сетке. Оркестр татарского полка уже затих в глубине долины. Хотя кавалерия еще шла по предместью.
– Послушай, ты, влюбчивый петушок, плюнь на нее и иди себе домой. Мать наверняка что-нибудь
– Не знаю.
Кузен подошел ближе и неожиданно толкнул Витека, который, отпустив сетку, покатился в заросли прошлогодней крапивы.
– Самолюбия у тебя ни на грош, дубина. Унижаешься перед одичавшими мещанами. Лучше возьми бутылку керосина и подожги претенциозную халупу пана полковника. Что тебя здесь привлекает? Продавленный плюшевый диван, паршивые ордена, солдафонские фанаберии, и больше ничего. Конец их не за горами, уверяю тебя.
– А почему ты у них болтаешься? Ты чего ждешь? – Витек вылез из крапивы. На тыльной стороне ладоней уже проступали красные волдыри.
– Ух ты, какой ревнивец. Ну ладно, слабак, я принес тебе добрую весть. Аля встретится с тобой в полдень у реки, там, где мы были втроем, возле неоконченной дороги. Доволен?
– Может, вы хотите от меня отделаться?
– Взгляни. Видишь ее в окне?
За стеклом, налитым голубизной, что-то маячило.
Внизу топали тысячи конских копыт, порой доносилось ржание норовистого коня.
– Помни, все они должны погибнуть. Жаль, если вместе с ними и ты пойдешь ко дну.
– Почему они должны погибнуть?
– Весь мир изжил себя. Близится всеобщий катаклизм.
– А что будет потом?
– Анархия, мать порядка. Ступай поспи пару часов. Тебя трясет как в лихорадке. Иди, а то дам в рыло. Полюбуйся моим кулаком, это молот мстителя.
Витек спускался лесистым склоном к реке. То и дело вздрагивал от озноба, хотя был в шинели и все постепенно раскалялось: разгорался первый жаркий день лета.
Проходили уже не в лучшем порядке последние эскадроны татарского полка. За ними тащились фуры. Когда Витек пересек железнодорожное полотно, снова грянул оркестр в начале улицы Дольной. Надвигался Восемьдесят пятый пехотный полк. Оркестр этого полка занимал первое место по стране. Мостовая уже основательно подсохла, поднялась легкая, но назойливая пыль. Знаменитый оркестр, который, как и полк, называли «восемь-пять», играл не хуже филармонического. Только величие и мощь меди не позволяли забыть, что это армия.
У реки заседал аистиный конгресс. Большие птицы, рассыпавшись по лугу и не глядя друг на друга, предавались размышлениям. Лишь время от времени то одна, то другая резким движением вонзала клюв в крыло и начинала энергично перебирать перья.
Витек расстелил шинель на песке незавершенной дороги. И тут заметил высыпающиеся из подкладки крупные кристаллы темной соли. Поймал один, похожий на градину, положил в рот. Остальные стряхнул с шинели. Соль мгновенно поглотил сыпучий, подвижный песок, горячий, как пепел разворошенного костра.
Витек улегся на шинели. Лежа под душным пологом зноя, он подавлял в себе какой-то страшный, могильный холод, который прорывался наружу мелкой дрожью. Растирал языком по нёбу соленую горечь и смотрел ввысь, в монотонно-голубое небо, каким оно тогда бывало. Смотрел-смотрел и уснул.
Разбудил его чей-то взгляд. Он осторожно разлепил веки, налитые пульсирующим багрянцем. На дороге рядом с ним сидела Алина. Из маленького кулачка, словно из песочных часов, выпускала она струйку песка. Снова звонил колокол, теперь уже созывая на полуденную молитву.
– Что ты вытворяешь? До чего ты себя довел? – спросила она тихо.
– Не надо было со мной связываться.
– Я связывалась? Да ты все это выдумал.
– В таком случае тебе вообще не следовало родиться, – произнес он, с трудом глотая пересохшим горлом слюну. – Теперь уже поздно.
– Что поздно?
– Сама прекрасно знаешь. Идем, не сидеть же здесь, на виду у всех.
Она послушно встала. Он шел впереди, она – чуть отставая. Шли по краю ольшаника, пленившего реку от истоков до самого устья. Аисты все еще обдумывали резолюцию или попросту дремали, сморенные зноем.
– Мы поженимся сразу после экзаменов, – проговорил Витек усталым голосом.
– Вижу, что ты действительно спятил. Мои родители никогда не согласятся.
– Потому что я сын самоубийцы? – спросил он, не оборачиваясь.
Откуда-то из-за железнодорожного полотна доносилась залихватская походная песня, которую пели усталые взводы. Это приближался к городу Восемьдесят пятый полк.
Алина робко коснулась его руки.
– Именно поэтому ты возбуждал мое любопытство.
– Только поэтому?
– Не знаю.
Витек остановился, обернулся, Алина замерла, пожалуй, в притворном испуге. Солнечный свет сфокусировался в ее волосах, пышных, как сноп. Он пожирал взглядом ее потемневшие глаза цвета речной воды перед грозой, ее рот, напоминавший о цветущем вереске, золотистую кожу на шее, где тревожно билась жилка, словно перышко птицы.
– Не смотри на меня так. Я смущаюсь.
– Теперь уже слишком поздно, – повторил он.
Дошли до крутого поворота реки, над которым возвышался жуткий склон. Вода бежала тут резвее, бурля у подмытых коряг и огромных, угловатых камней. Уселись на маленьком травянистом балкончике, прилепившемся к обрыву. И могло им теперь показаться, будто они бесшумно летят над рекой в гондоле воздушного шара.
– Что он у вас делает?
– Кто?
– Этот Сильвек, якобы кузен. Только не ври, а то задушу.
Алина прилегла среди кустиков чабреца, благоухавшего горечью и солнцем.
– Что делает? Может, меня обожает?
Витек наклонился над ней. И в этот самый момент подала голос кукушка, совсем близко, вероятно, с соседнего дерева.
– Ну, кукушка, – сказала Алина, – сколько лет я еще проживу?
– Сколько лет проживем мы оба?
Но птица молчала. Тогда они подумали, что кукушка просто подсчитывает. А река вдруг громко заговорила, словно возобновляя прерванную молитву.