Хроника парохода «Гюго»

Жуков Владимир

Электрик Огородов, когда заходил разговор о Левашове, ничего особенного в его привилегии не усматривал, относил ее на счет боцманова сына. «Сын у него в армии, — пояснял электрик, — чуток постарше Левашова, но чем-то на него похожий, я карточку видел. Он в Одессе до войны, кроме школы, аэроклуб посещал. Ну, а когда грянуло, его тотчас в Оренбург, а военным самолетом овладел — на Север куда-то, под Мурманск, что ли, направили: по письмам неясно — полевая почта, и все, летчик-истребитель».

Может, и прав был Огородов? Тосковал боцман по сыну, а тут ему Сергей Левашов и подвернись. Скромный, понятливый, да еще хлебом его не корми, дай послушать про море. Чуть что, интересуется, о случае каком-нибудь подбивает рассказать. Другие ученики, вроде Нарышкина, полгода корму от юта не могли отличить, а этому что ни скажи, какие слова ни употребляй — все понимает.

— Уж возьми его, Андрей, на разгрузку, — снова попросил Огородов и поплотней запахнул полушубок.

— Ладно? — подхватил Левашов.

— Чего там! — махнул рукой Щербина. — Тебе на вахту скоро. А свободное время, Серега, у тебя другим занято...

И замолчали все трое. Неловко замолчали, потому что сказано было хоть и всем известное, но такое, что не обязательно обсуждать вслух. Он ведь Алферову имел в виду, Щербина, с нею у Левашова обычно занято свободное время.

Еще в Сан-Франциско, когда на «Гюго» только собиралась команда, кочегар по фамилии Оцеп пристал к Огородову:

— Слыхал, у нас теперь матросы в отдельных каютах жить будут.

— А где, — спросил электрик, — столько кают наберут, в трюме, что ли, понаделают?

— Да их немного надо. Одну. Для одного матроса.

— Ага, для Алферовой. И где же старпом нашел эту каюту?

— Докторскую. А тот, когда появится, будет жить в лазарете, понятно? А кстати, — осведомился Оцеп, — почему ты решил, что это старпом распорядился?

— Так, — увернулся Огородов, — показалось. Капитану не положено подобными делами заниматься, а Реуту в самый раз.

Пошли обратно, во Владивосток. Погода стояла отменная; в столовой из-за неполного состава команды просторно, машина новая — если б пушки под чехлами на глаза не попадались, когда на палубу выходишь, любой бы забыл, что идет война. И почти каждый вечер в столовой концерты — гитара и мандолина, а Клара-дневальная солирует.

Чаще другого заводила Клара «Анюту», песню про то, как работала девушка в цветочном магазине и раз зашел туда молодой лейтенант, купил цветов и влюбился в нее, в продавщицу. Чем у них дело кончилось, неизвестно, потому что песня обрывается на том месте, когда прислал лейтенант письмо и девушка грустит и радуется.

Ничего особенного не было в словах песни, а только запоет Клара первый куплет, и такая повиснет тишина, что самый тихий звук мандолины слышен, и машина будто бы поспокойней начинает бухать, тоже прислушивается.

Зайдите на цветы взглянуть — Всего одна минута, — Приколет розу вам на грудь Цветочница Анюта...

Вот в такую минуту поднял однажды Огородов голову и обвел глазами всех, кто слушал песню. Он стоял у отворенной двери и увидел в коридоре Алю Алферову в берете и в теплой куртке, с вахты, значит. Стоит, и взгляд ее устремлен в одну точку. Даже страшно показалось электрику — такой взгляд. А потом увидел: слезы у Али катятся по щекам.

Конечно, жалостливая эта «Анюта», за душу может взять, но чтобы заплакал человек при всех, такого Огородов раньше не замечал.

— «Турлес» вспомнила, — сказала Аля. — Парень там у нас был, тоже «Анюту» пел. Когда бомба разорвалась, его сильно ранило.

— Умер? — спросил Огородов так же тихо, как она, почти одними губами.

— Да.

Значит, Аля с «Турлеса»! На нем с Севера через Атлантику шла и всю известную морякам трагедию изведала!

Это была новость, хотя и тонувших и побывавших под хорошей бомбежкой на «Гюго» хватало — со всех морей, со всех пароходств пособирались. Сам капитан Полетаев не зря порой носил перчатки, когда и тепло, и вёдро. В команде знали: зуд временами у него на руках начинается, и ничего с этим врачи поделать не могут, говорят, на нервной почве. А «почва» на Черном море образовалась, милях в десяти от Крымского побережья: два дня и две ночи цеплялся за спасательный круг Полетаев после того, как его теплоход повстречался с торпедными катерами немцев. Долго катера с того места не уходили, все прожекторами просвечивали, из пулеметов воду полосовали...

И когда Оцеп, зубоскал и несерьезный человек, изволил вскоре заметить, что Алферова-де излишне ученая для матроса — первый курс института инженеров водного транспорта окончила, Огородов с жаром возразил:

— Ну что ж, тем лучше. Не зря, выходит, ее наверх поселили. Место третьего штурмана вакантное.

— Э, — засмеялся Оцеп. — Так было бы слишком просто.

— А как же?

— Не знаю. Это уж по твоей части вынюхивать и наблюдать.

Ему и вправду, электрику, ничего не оставалось, как наблюдать. Но когда прибыли во Владивосток и народу на «Гюго» набралось до полного штата, все вокруг расплылось, размазалось — порт, разгрузка, каждый норовит смыться на берег. Аля реже стала попадаться на глаза. Только в следующем рейсе начало кое-что проясняться. Причем оказалось, надо брать в расчет новичков, этих ребят — торговых моряков набора сорок третьего года.

В машине их семь, учеников, и на палубе четверо. Те, кто внизу у котлов и мотылей, быстро пристали к делу; может, потому, что за них взялся сам д е д, старший механик. А на палубе Стрельчук — вот и вся академия. И ч и ф, старпом, каждый день столько работы навалит, что хоть со всего пароходства палубные команды собирай. Бывало, пока боцман своих подчиненных к делу приладит, аж охрипнет. А Реуту идея пришла: проверить грузовые и прочие снасти по всем мачтам да починить, если что не так. Чинить не требовалось — новый пароход, а вот перебрать, проверить... Загонит боцман Николу Нарышкина на мачту и орет: «Тяни правую оттяжку!» — а тот, наверху, кивает, мол, хорошо, тяну, а сам за фал сигнальный дергает — того и гляди из блока выхлестнет.

С Левашовым ничего подобного не случалось, не зря его Стрельчук привечал. Да и плотник, другие из палубных неплохо относились. А вот Щербина, все заметили, тот его сторонился. Временами Огородову казалось, что они знакомы давно и Левашов что-то лишнее знает про Андрея, вот тот и держится подальше, не то стыдясь чего-то, не то желая, чтобы ему про это «лишнее» напоминали.

И был еще прямо-таки неприятель у Левашова — Маторин. В одной каюте жили, работали частенько вместе, а у Сергея для Сашки ни спокойного взгляда, ни доброго слова не находилось. Тот одно, а Левашов обязательно другое — вечный спор. Но это, полагал Огородов, их дело, никого не касается, чего они не поделили. Электрику за Левашовым в отдельности, без Маторина, было интересно наблюдать, потому что, глядя на него, многое можно было выяснить про Алферову. Именно отсюда тянулась дорожка к Алевтине, а дальше, хотел того Левашов или не хотел, к самому Реуту, старпому.