Хроника сердца
Шрифт:
Оказывается, я всю жизнь трудился. Но так как труд такого рода никак не фиксируется властями, то и считается он не трудом, а тунеядством. И до сих пор мне приходится хитрить, выдумывать, врать. На что власти и рассчитывали: в любой момент можно обвинить меня в желании обмануть общественность и т.д.
Конечно, мне повезло, что был 53-й, а потом – 56-й. Иначе сидеть бы мне. Подозреваю, что очень много способных людей прорвалось в то время. Потом их отлавливали, высылали, шельмовали, вынуждали уезжать, убивали…
У меня нет на каждый почти факт моей биографии соответствующей
Я обманул Государство. Я выиграл время и получил самообразование в Пермской библиотеке им. Горького.
Но не пустил себя в диссидентство, т.е. побоялся попасть в тюрьму и потерять время. Это и можно назвать главным маневром моей жизни. Я стал актером. Без отца, который понял меня, поверил мне и, если хотите, содержал меня на свой страх (сын-тунеядец) и риск (я мог бы сорваться), я бы ничего не добился. Он был спонсором моего дерзкого и рискованного замысла. Мой отец! Папа Ваня, как прозвала его моя дочь Маша. Он делал тоже свой маневр. Он вовремя вступил в партию, иначе не получил бы никакого образования. Мой отец относился к подполью 30-х, к самому тайному, к самому замаскированному. Я же совершал свой маневр в обманчивое время «оттепелей». Мы с отцом рискнули, и я проскочил. Марксизм-ленинизм я «изучил» ровно настолько, чтоб иметь демагогический слой защиты. Такое разное подполье все 70 лет существо-вало в нашей стране. Оно и не могло не существовать, ибо воевали большевики против Человеческого в Человеке. Против Природы. Против Жизни.
Так что Сталин не ошибался, когда в каждом человеке видел врага народа. Пока живу – надеюсь. Пока человек живет, он надеется на Человеческое самосуществование.
Мой отец был народным заседателем – к нему все шли за советом, не к судье, а именно к нему. Почему? Он сорок лет проработал на заводе, путь прошел от чернорабочего до главного механика, потому что как-то умел ладить с людьми, всех знал. И когда заседателем стал, то для него не было подсудимых – перед ним были люди, некоторых из них он знал сызмальства. Он знал, где тот споткнулся, – вот если б не встретился там с Колькой, то ничего бы и не было. Он не решал в этой жизни, а жил.
Я всю жизнь скрывал, что я «маменькин сынок». Мне было стыдно сознаться в этом. Ведь я страдал из-за всяких пустяков. Например, из-за попавшей под трамвай собаки или раздавленного машиной голубя. До сих пор помню уроки матери: я рыдаю над судьбой Муму, а счастливая от моих слез мать «добивает» меня, читает дальше. Или жестокая сказка матери, сочиненная специально для меня, когда я украл деньги. Но однажды Шукшин сознался мне, что он тоже «маменькин сынок». Что же это такое? В ребенка каким-то только матери известным способом поселяются страдание и мечта.
Жизнь коротка и вся в действии. Соприкосновение с истиной, с правдой о себе – это всего несколько мгновений. Мгновения эти скапливаются к старости и как-то смиряют человека, укрощают, он даже в чем-то позволяет себе признаться перед другими. На покаяние способны единицы из миллиардов.
Как странно приближаться к своей сути. Вот сейчас настал момент мне действовать. Иначе жизнь-выжидание обернется против меня. Надо было дожить до 55, чтобы созреть до решительных намерений. Не действий, а лишь намерений! Ведь суть не в том, чтоб вскочить удачно в проходящий чужой поезд (да еще в нужный вагон), а вывести свой локомотив, который постоянно держался под парами и раскалился там, на запасных путях, докрасна.
Временно забыть о том, что я до самого последнего момента хотел ставить, всерьез заниматься режиссурой и даже хотел иметь свой театр. Я говорю «временно», хотя к отказу отношусь крайне ответственно. Михаил Чехов был рожден актером и таковым остался до конца дней своих. Все попытки его режиссировать или возглавить театр кончились крахом. Возможно, он был режиссером неплохим, а возможно, и блестящим, но актером он был гениальным. И его режиссерские удачи на фоне актерской его гениальности воспринимались как провал. Он сам себя убил как режиссера. Ему, видимо, искренне казалось, что он может научить других играть так же гениально, как играл он сам.
Я отношу себя к актерам чеховского направления. Мне удалось уже утвердиться в глазах зрителей. Займись я режиссурой всерьез еще в Кемерове, утвердись я тогда, мне не надо было сейчас доказывать своего права на постановки. Одним словом, надо покориться общему мнению: дескать, брось ты думать о режиссуре. Что вы все, актеры, взбесились, что ли, лезете в режиссеры, как сговорились. Общее мнение – не общее, оно разнопричинно, разношерстно, и большую часть его составляют бездари, обыватели от искусства. Но есть и люди умные, исходящие из соображений высокого искусства. Они боятся потерять хорошего артиста. Правда, сейчас я исхожу из соображений собственных. Могу ли я добиться права постановки сейчас. Да. Но на правах просителя, конечно. Хотя все будет соблюдено и выглядеть будет пристойно. Как актер я сейчас лишь начинаю состаиваться и лишь сейчас готов к большим актерским свершениям. Так что пока я могу причислить себя к чеховскому направлению условно.
За 25 лет работы в театрах как актер я сделал много, не побоюсь сказать, гениальных набросков, но не более того. И вот сейчас я должен, обязан просто, сделать совершенные роли, довести все мои предыдущие эскизы, наброски, задумки до совершенства. Все мои усилия на ближайшее время надо сконцентрировать на актерской работе. Что касается режиссуры, то о ней нужно забыть на неопределенное время. Это совсем не значит, что в своей режиссерской лаборатории я должен прекратить всякие работы. Нет! Наоборот. Работа постоянная и въедливая. Для себя.
Давайте наденем лучшие свои костюмы-тройки, купленные за границей, чистые рубашки, красивые галстуки, сядем в кружок перед телекамерой и еще раз умно и весело поговорим о том, чего никогда не будет. Чего нам стоит потерять часа два-три?! Давайте еще раз обманем своих сотоварищей.
Нет, дорогие мои, страшен черт, и страшен так, как его малюют. А горшки имеют право обжигать только боги. В искусстве иначе и быть не может. Дальнобойность в искусстве. На одно поколение или на несколько поколений.