Хроника стрижки овец
Шрифт:
Новое велит старому потесниться, наступает на ноги; новое предъявляет счет.
Но сегодня затевают новое дело с установкой: не сказать лишнего, не обидеть оппонента. Вежливо не иметь обидных убеждений, хотя высказаться приятно.
Происходит это так.
Ласковый педераст, застенчивый вегетарианец и климактерический либерал организуют вежливый кружок и намерены взорвать общественную жизнь. Выходит вперед оратор-заика и тихим голосом сообщает, как он провел выходные на даче.
Проходит сонная конференция Полит. ру: «Появление нового в современном обществе».
Схожая тягомотина везде.
Старые пердуны и молодые вялые юноши отвечают на вызов времени.
Мухи дохнут от свободного слова.
Досадное неудобство момента состоит в том, что «старым», которое необходимо свергнуть, является уже не тоталитаризм. Сталин и тоталитаризм были врагами позавчера. Тридцать лет назад их надо было столкнуть с корабля современности, чтобы сказать новое слово. А сегодня это не «старое» уже. Сегодня это уже древнее. Старым является вчерашнее представление о свободе и либеральный дискурс.
Вот это и надо объявить вчерашним днем; требуется дать хорошего пинка всем этим инсталляциям с бантиками. Надо глотнуть водки для храбрости и сказать, что музеи современного искусства – унылое дерьмо, вроде архитектуры семидесятых годов. Надо набрать в грудь воздуху и стать на секунду смелыми – как того и требует нонконформизм.
Но грубить либеральному унылому оппоненту – невежливо.
Поэтому продолжают грубить покойному тоталитаризму, разрывают могилы, соколом налетают на пепелища.
Не думайте, что «новые вялые» – это лишь российское направление в искусстве: это везде сегодня так.
Одухотворенные полусонные лица, светлые пустые глаза. Эти люди собираются стать новаторами, но боятся испортить отношения с пенсионным фондом.
Школа холуйства
Философия постмодернизма, бессмысленное современное искусство, оборот бумажных денег и участие в общественных движениях в защиту пустоты – все это развило в людях с высшим образованием качество, которое, вообще-то, образование обязано устранять.
Это такое лакейское качество – соглашательство. Его еще называют «релятивизм». Это умение принять любую точку зрения, понять и то, и другое и все счесть имеющим право на существование. Умение это именуют не релятивизмом, но плюрализмом оценки, толерантностью. В больших дозах толерантносить необходима лишь определенному субъекту – холую.
Холуйство предполагает умение соглашаться – слуге надо соглашаться со всяким новым пожеланием господина, даже противоречащим былому. А вот гражданин так называемого «открытого общества», блюдущий достоинство, он должен бы в юности обучиться правилу прямой спины. Есть вещи, которые нельзя принимать никогда: начиная с бытового предательства и кончая угнетением себе подобных. Это просто правило такое.
Ан нет, не обучился гражданин. Как открыть счет и как пользоваться банкоматом обучился, а порядочность не преподавали – заменили толерантностью.
То, что гражданину открытого
Интренет оказался не школой свободы, но школой хамства и холуйства одновременно. Мало того что всякий может нахамить – но практически всякое хамство можно простить.
Практически любой из вас одновременно участвует в пяти разговорах, причем половина из этих разговоров опровергает другую. Вы общаетесь с человеком, которого уважаете, а минуту спустя общаетесь с тем, кто данного человека поливает грязью. Вы поддерживаете какую-то идею, а минуту спустя вы говорите с тем, кто данную идею ненавидит.
Любопытно, что все это вы оправдываете свободой – мол, мы свободные цивилизованные люди, и в силу этого, соблюдаем формальные приличия, не рвем отношений, не кидаем перчаток в лицо.
Вот так вот среди нас получили права хамы и пустословы, воры и лакеи, выдающие себя за господ.
То, что вы принимаете за толерантность, – есть обычное соглашательство. А соглашательство – есть форма выражения холуйства.
Вам это неприятно читать, но это обыкновенная правда.
Именно холуйство нужно было развить в обществе, чтобы делать с этим обществом все, что захочется. Научись предавать ближнего по мелочам, виляй каждую минуту, и массовая несправедливость сойдет государству с рук.
Скверно вы живете, господа.
Мораль прогульщика
Есть популярные фразы, которые известны до половины или услышаны неверно, – например, про опиум для народа. В продолжении фразы сказано про «сердце бессердечного мира, вздох угнетенной твари» – религия это отнюдь не наркотик, но лекарство, снимающее боль. Однако принято корить Маркса за то, что он презирал религию.
Расхожая фраза про новаторов в искусстве – мол, пусть новаторы сначала научатся рисовать «как положено», а уже потом искажают рисование – тоже услышана не вполне верно.
Поколения невежественных мальчиков, этаких шариковых московского концептуализма, потешалось над данным ретроградством. Каждый из них, в собачьем сердце своем, презирал обучение рисованию: какой мне смысл учиться рисовать, если потом все равно я собираюсь отменить старое рисование – и стану писать короткие бессмысленные реплики на бумажках, как то сделали великие мои предшественники?
Я ведь не стану рисовать гипсы и штриховать светотень – так для чего мне учиться?
Так революционные матросы палили господские библиотеки, а большевистские агитаторы объявляли знание домарксистской философии вредным. К чему Аристотель? Зачем Рафаэль? Важно узнать про классовую борьбу, которая перечеркнула историю, а сегодня необходимо понять, что рисования отныне не существует. А что существует-то? Шариковым надо знать – в какой отдел очистки записываться. На это находился свой швондер, Гройс или Бакштейн – подобно агитатору, читавшему на полторы книги больше диких матросов. Поскольку торжество над малыми сими – одно из сильнейших удовольствий подлунного мира, швондеры находили удовольствие в формировании шариковых.