Хроника великого джута
Шрифт:
А жертвы этого «зверского нажима», расстрелянные и зарубленные без суда и следствия по степям, наверняка до сих пор числятся в чекистской отчетности как «бандиты» и «контрреволюционеры», восставшие против колхозного строя…
Хозяйство степняков рушилось, казахи сотнями тысяч откочевывали в другие края. Бежали подальше от колхозов… По данным Госплана, в 1930 году откочевало 121,2 тысячи человек, а в 1931 году – уже 1 миллион 74 тысячи человек. Такого еще не бывало. Между тем партаппаратчики продолжали проводить свою линию и хвастаться успехами.
В октябре 1931 года второй секретарь крайкома Измухан Курамысов говорил:
«…Вдвойне
Конечно, уменьшение поголовья скота есть, но виноват – бай. …Иногда и середняк под агитацией баев и кулаков поддается панике и тоже растранжиривает свой скот».
Курамысов заключил свой доклад весьма торжественными словами:
«Мы, коммунисты-националы, можем и должны гордиться тем, что были участниками великого исторического процесса, были одним из винтиков нового строительства, нового пьедестала, на который нам удалось поднять трудящихся казахов. Мы были участниками выкорчевывания, преодоления всех кошмарных наследий царизма. И пусть себе плачут разные алашординцы… Пусть они бьют себя в грудь и говорят: «Я люблю казахов». Пусть результаты существования советского Казахстана и сами трудящиеся казахи скажут, кто больше сделал для Казахстана и казахов». [307]
307
Советская степь. 1931, 3 октября.
К концу 1931 года в республике было коллективизировано 65 процентов хозяйств. Начались холода. Для согнанного в кучу скота помещений не было. Коровы, овцы, лошади, свиньи дохли от голода и холода.
Одно непонятно, чего больше было в этом организованном развале – головотяпства или издевательства над здравым смыслом и людьми.
…Меркенский мясосовхоз загнали в горы, на высоту двух с половиной тысяч метров, где прежде пасли скот лишь в короткие летние месяцы. Зимой на этом плато бушевали бураны и выпадали полутораметровые снега.
Народ разместили в нескольких холодных тесных домиках, в бараках-полуземлянках и строениях из дерна, насквозь продуваемых ветрами. Для половины согнанного скота места под крышей не нашлось. Да и тот скот, что был вроде бы пристроен, мерз в щелястых помещениях, сбивался в кучу, затаптывал слабых животных. Однажды за ночь 28 голов скота оказались «замятыми». В прошлую зиму в этом совхозе и близлежащих колхозах пало множество скота, зима 1931-1932 годов оказалась еще страшней.
Переход на оседлость был не только не подготовлен никоим образом, но и проводился в спешном порядке, будто мобилизация на войну. Основное количество хозяйств, по плану, должно было осесть в 1931 и 1932 годах. Пленум крайкома, состоявшийся в феврале 1931 года, потребовал, чтобы при проведении оседания колхозные поселки создавались бедняками и середняками различных родов. На практике это вылилось в переселение казахов внутри своего огромного по территории края. Колхоз, по требованию руководящих инстанций, должен был быть непременно крупным и объединять несколько родов. Естественно, каждый род старался устроиться на новое жилье поближе к свшм местам, отсюда и споры, и неурядицы, и обиды.
В Баянаульском районе, щедротами природы не обделенном, народ загнали на солончаки и голые камни. Ни питьевой воды, ни кормов для
«Дайте воды! Вода вся вышла. Земля – голые камни. Копали колодцы глубиной в девять метров, воды нет…»
Этот колхоз четырежды перебрасывали с одной точки оседания на другую – то же самое творилось повсюду…
Черный смерч разрухи уже вовсю свирепствовал в степи, грозя опустошением и смертью, а Голощекину если что и внушало тревогу, то лишь невыполнение того или иного планового показателя, спущенного центром. Его высказывания той поры отличаются еще большим, чем прежде, цинизмом.
Осенью 1930 года Молотов запросил его о причине массовых откочевок из Западного Казахстана.
– Желание баев, и только! – не мудрствуя, ответил первый секретарь крайкома.
В 1931 году, когда сотни тысяч казахов были вынуждены бежать от надвигающейся гибели, Голощекин нагло и спокойно вещал»
«Казах, который никогда не выезжал из своего аула, не знал путей своего кочевания, теперь с легкостью переходит из района в район внутри Казахстана, включается в русские, украинские колхозы, переходит на работы, на хозяйственное строительство в Приволжье и Сибирь. Конечно, этот переход изменяет хозяйство, изменяет быт, разрушает старый быт, рушится старое хозяйство. Не без уронов. Одни – националисты – видят в этом исключительно мрачную сторону, разрушение хозяйства, другие – «левые» фразеры – видят в этом одну контрреволюцию… В основном идет перестройка быта» [308]
308
Там же. 1931, 1 сентября.
На собрании в Казахском коммунистическом университете он заявил:
«Оппортунисты – вольные или невольные агенты классового врага – говорят: мы, мюл, разоряем хозяйство. Стоит присмотреться к любому колхозу, хозяйству колхозника и сравнить не только с дореволюционной эпохой, но и с тем, каким оно было 2-3 года назад, чтобы понять всю вздорность и вредительство этих высказываний. Надо помнить, что нет расслоения деревни; в то время, когда в прошлом эксплуатация помещика, кулака, капиталиста действительно миллионы людей ввергла в нищету, обрекала на голод, закабаляла, – сейчас этого нет и не может быть». [309]
309
Там же. 1931, 30 сентября.
Миллион с лишним казахов бежали со своей родной земли, пути откочевников были устланы трупами, а Голощекин пошучивал на алма-атинском партактиве:
«В недородных районах неурожай породил урожай оппортунизма… (смех). Люди подвергались панике, начали составлять архиоппортунистические хлебофуражные балансы.
…Есть ли основания к панике? Никаких.
На основе механизации и коллективизации мы окончательно вывели наше сельское хозяйство и крестьянство из положения безысходности голода…». [310]
310
Там же. 1931, 27 ноября.