Хроника Великой войны
Шрифт:
Чародей двигался молча, неотрывно уставившись на свет в окне.
– Вот здесь…
– Тише. Я это чувствую. – Анисим Вольфрадович обернулся к мальчику.
В его страшных зеленых глазах было нечто таинственное, возвышенное и в тоже время животное. Рув вдруг подумал, что такой, должно быть, взгляд у убийцы…
– Можешь идти, мальчик.
Рув кивнул и, словно очнувшись от кошмара, с радостью кинулся прочь. Подальше, подальше от ужасного молчаливого человека, оставшегося сзади во мраке.
Чародей постоял, посмотрел
За дверью раздался скрипучий голос:
– Кто там?
Впрочем, колдунья не ждала ответа: послышался тяжелый глубокий звук отодвигаемого засова. Дверь приоткрылась, и показалось маленькое личико, желтое и жалкое, как оплывший огарок свечи.
Старуха подслеповато сощурилась, вглядываясь в ночного гостя.
– А ты, прости, кто?
– Анисим Вольфрадович, – рыжий надвинулся на дверь, и та безропотно подалась внутрь.
В крохотной комнатушке было тепло, и горячий воздух обжег вошедшего. Пахло сушеными травами. Великан глухо ударился об потолочную балку, и крыша дрогнула.
– Тише, тише, батюшка. Дом развалите, а я уж стара – новый не выстрою.
– А магия на что?
– Да это сколько ж магии надобно?
– Десятая часть мастерства бессмертного паскаяка Урдагана Хафродугского или сотая часть умения Хамрака Великого.
– Ой, да ты что, голубчик? Какой Урдаган? Слыхала я про таких, да разве я до них доберусь? – старушка пыталась получше разглядеть пришельца.
– Значит, ты не можешь сообщить мне ничего нового?
– Да кабы знала, чего хочешь…
– Магии. Есть у тебя заклятье какое? – Чародей прошелся по комнатке, заглянул за огромный шкаф, набитый горшками, исписанными листками, желтыми костями и вороньими перьями, словно искал чего. – Может вещь какая имеется?
– Эх, много вас молодых приходит. Всем магия надобна.
Анисим Вольфрадович насторожился:
– Кто это молодые? Кто приходил?
– Да разве счесть? Все такие, ух!… кровь с молоком. Приходят мастерству учиться.
– И учишь?
– Учу. Отчего ж не учить?
– Зря.
– А как же иначе? – старуха всплеснула руками. – Коли просят-то.
– Магия – искусство тонкое, доступное лишь избранным. Что ты делаешь, когда варваров тому учишь? Священное искусство засоряешь. – Чародей смерил колдунью негодующим взглядом. – Самосовершенствование – вот подлинное благо. Сначала собой заниматься надо, а потом уж об остальных заботиться. Да чего о них вообще болеть? Своих что ли дел не хватает?
– Помилуй. Какой-то ты странный.
– Странный? Так ведь все маги странные, – Анисим Вольфрадович впервые улыбнулся, но недоброй была улыбка, широко растянувшая его толстые губы.
– Ой, ступай-ка ты лучше, голубчик, подобру-поздорову.
– Ступай, говоришь? Хорошо. Я пошел. – Он обернулся, задумчиво посмотрел на старуху. – Береги жизнь.
– Чур, чур, – ведьма замахала руками.
Чародей вышел и исчез во мраке. Лишь скрипели по земле его тяжелые шаги.
Удгерф привстал, обвел всех помутневшим взором:
– Пейте! Веселитесь!
Взмахнув кубком, он залпом осушил его и швырнул в угол.
– Эй! – взвизгнул какой-то молодой паскаяк.
Кубок, ударившись об стену, отлетел в сторону.
Удгерф опустился на шкуру, заменявшую ему стул.
Справлять свадьбу начали в трапезной, но под конец третьего дня все настолько захмелели, что не могли усидеть за столом, и потому перешли в гостиную, где расчистили место, покидав мебель в окна.
Теперь гостям было хорошо и удобно. Они молча возлежали на шкурах или просто на каменном полу пялились друг на друга, пока не засыпали.
Однако время от времени крик набравшегося сил и поднявшегося паскаяка заставлял их вздрагивать. Подняв кубок, вставший говорил короткий тост, глотал вино, и все бодрствующие делали то же самое. Сами тосты иссякли, но без них пить было нельзя, и оттого славили собачку, которую герой Фискен встретил на улице третьего числа прошлого месяца, и прекрасные новые башмаки, которые купила жена героя Фискена. Когда бочонок заканчивался, Удгерф приподнимался на локте и огрубевшим, походившим на звериный рев голосом требовал новый. Два дюжих охранника, подвыпивших, но двигающихся быстро и твердо, вкатывали огромную бочку. В первый день гости развлекались, вышибая у неё дно так, что все комнаты оказались липкими от вина. Однако вскоре эта затея надоела, и изможденные пирующие просили солдат открыть бочонок, и жадно тянули бездонные кружки, и придумывали новые тосты.
Удгерф вновь встал, на этот раз держась за стену:
– Эй, а где наши дамы?
Несколько гостей лениво взглянули на него.
– Где?
Огромный паскаяк, валявшийся в дальнем углу в обнимку с пустой бочкой, открыл глаза, приподнялся. Это был Широкоплечий, тот самый, что во время бракосочетания Удгерфа в Храме так бесцеремонно назвал господина Элвюра слизняком. Запустив руку в безобразно свалявшиеся волосы, паскаяк переспросил:
– Где?
– Сюда! – Удгерф требовательно ударил кулаком об стену, зашибся и взвыл от боли. – Ну-у, что встали, дур-р-раки! Тащите их!
Стражники переглянулись.
– Позовите жену!
От стены отделилась грозная фигура.
– Ваше высочество, не надо, – Хинек склонился над воспитанником, коснулся его горячего лба. – Вы нездоровы.
– Я в пор-р-рядке!
– Ваше…
– Молчать! Слюнтя…Ай!
Хинек пригвоздил принца к стене точным ударом. Удгерф задохнулся, и один хрип вырвался из его груди:
– Стр-р-ража… Взять его!
Охранники кинулись к Хинеку, но он был уже у входа в королевские покои: