Хроники американского убийцы. Доминик
Шрифт:
А вот теперь, судя по всему, подвела.
Карл сидел и, пасмурно размышляя о полном провале операции, смотрел, как пленник, успевший в темноте стащить футболку и, свернув, подсунуть ее себе под голову, спокойно и мирно спит на жесткой полке, расположившись на ней, словно на мягком диване. Страха в нем не было, похоже, ни на йоту, молодой человек хранил полнейшее хладнокровие, и в сводящей с ума темнице чувствовал себя, как дома.
— Он псих, шеф… — стоящий в дверях тюремщик, только что пожаловавший с докладом, кажущийся совершенно обескураженным, немного развел руки в стороны, — Натуральный кретин, ну, знаете… медицинские
— Быть может, это просто бравада… — Еж, сейчас вполне настроенный на обсуждение странного поведения пленника, позволяющий даже другим высказывать мнение на этот счет, едва заметно дернул плечом, — Быть может, когда ты приведешь его, он расколется. Мы должны его расколоть! — он бросил на собеседника строгий взгляд, — Я должен знать, он ли ранил Конте и, если это так, то каковы были его цели, кто его подослал! Не верю, чтобы действовал по собственной воле…
— Ну, вы же говорили, это он там… охранника приговорил, отвлек и его место занял? — тюремщик неловко пожал плечами, — Значит, он…
— Мы еще ничего точно не знаем, — Карл поднял взгляд, хмуря брови, — Возможно, он, а может быть, и нет, но… Его поведение нетипично для поведения невиновного человека. Скорее наоборот, — он знает, что виноват, но гордится этим и не страшится решительно ничего. Первый раз встречаю такого человека! — он помолчал несколько мгновений и, вновь бросив взгляд на экран, неожиданно чуть-чуть приподнял уголок губ, — И знаешь, что еще я думаю? — ответа не последовало, и босс продолжил, — Я думаю, что у меня есть возможность убедиться наверняка. Надеюсь, все это записано?
— Конечно, босс, — собеседник его недоуменно заморгал, глядя, как шеф добывает телефон, — Все постоянно записывается, обновляется, программу никто не трогал, все без сбоев!
— Заткнись, — беззлобно бросил Еж, вынимая из мобильного карту памяти, — Твоя болтовня меня отвлекает.
…По прошествии получаса мужчина, облаченный в дорогой, легкий плащ темного цвета, с элегантной шляпой на голове и руками, затянутыми в кожаные перчатки, уже шел прогулочным шагом по улице вдоль хорошо знакомого дома. Здесь, в этом не слишком роскошном здании, проживал человек, с которым он познакомился совсем недавно, парень, который, должно быть, по-прежнему хранил в душе обиду на него, а может быть, и приправлял ее страхом. Здесь жил Дерек, официант из ресторана «Синий глаз», где сам Карл Хеджхог иногда обедал, хотя и не полагал никогда это заведение слишком приятным.
Он шел, погруженный в собственные раздумья, шел исключительно с целью немного проветриться и привести в порядок мысли, пребывающие в некотором сумбуре.
Ему требовалась помощь Дерека, юноша должен был опознать пленника в карцере, сказать, тот ли это человек, что сидел на посту охраны в памятный день. Ему требовалось поговорить с Домиником, дабы сообщить ему, что один из возможных участников его проблем уже не опасен — выпускать парня просто так Еж не собирался. Он надеялся выяснить что-нибудь новое, обнаружить еще какие-нибудь зацепки, но пока не слишком хорошо понимал, как можно это сделать. Единственным вариантом было побеседовать, поговорить по душам с человеком, ставившим Доминику замок на дверь, и узнать, каким образом дверь была открыта.
В то, что Конте сам забыл запереть ее, Карл не верил — слишком уж хорошо он знал старого друга, чтобы его можно было убедить в столь вопиющей безалаберности последнего.
Он остановился и, глубоко вдохнув свежий прохладный воздух, окинул долгим взглядом небо над головой.
Какой прекрасный день… Солнце светит ярко, свежо; облака, плывущие средь синевы, ничуть не застят его, только бросают изредка небольшую тень на озаренную светилом землю. Воздух чистый, прозрачный, хрустальный, почти звенит вокруг; птицы весело поют свои песни, и сердце радуется при виде всей это красоты.
Неужели парню в карцере не хочется выйти на волю?
Мужчина сжал губы и покачал головой. Неужели ему нравится сидеть там, взаперти, ожидая неизвестно чего? Неужели он действительно не испытывает ни капли страха?..
А если так, то как поступить с ним? Пытать, мучить? Бить? Резать ножом, пока не сознается в своих преступлениях? Но если его не может сломить клетка, ломавшая многих до него, то помогут ли пытки?
Карл вздохнул еще раз, на сей раз тяжело. К тому же, под пытками человек не обязательно говорит правду, он может и солгать, лишь бы прекратить мучения… Не зря же он всегда был большим сторонником психологического давления, не зря достиг в этом определенных высот! Его боятся, его считают и называют страшным, а между тем, сам он убивает не так уж и часто, он предпочитает ломать жертву психически, воздействует на нее морально, он чаще живописует ужасы, предстоящие несчастному, нежели приводит угрозы в исполнение.
Физического насилия Еж не любил. Необходимость в нем, порою возникающая на его пути, гнела, и обязанность исполнить ее он, как правило, сваливал на своих подчиненных.
Это, правда, не умаляло того факта, что количество жертв, приписываемых лично ему и погибших или покалеченных руками его подчиненных, уже давно перевалило за несколько десятков; не уменьшало страха перед ним, даже, пожалуй, увеличивало его.
Карлу нельзя было солгать: ложь он чувствовал за версту, понимал ее мгновенно и карал за это жестоко. Угроза вырезать язык, брошенная им в адрес излишне болтливого тюремщика, не была лишена оснований — всем было известно, что по слову Ежа его клевреты выполнят еще и не такое.
Но этот человек его не боялся.
Мужчина шагнул, было, вперед, но вновь остановился, закусывая губу. Он сознавал свое влияние и свою опасность, он знал, что люди, особенно те, что завязаны с криминальными делишками, трепещут перед ним. Однако, этот парень — а в том, что он имеет самое непосредственное отношение к преступлениям против Доминика, Еж был уверен процентов на девяносто! — совершенно не опасался его, похоже, даже насмехался над опасностью, ему грозящей.
Так кто же этот парень?
Мужчина задумчиво посмотрел на собственные, затянутые в перчатки руки. Не будь он Карлом Ежом, не будь он человеком, которого боятся и всегда боялись даже самые отъявленные отморозки, он бы подумал, что попавший в его карцер молодчик еще опаснее, чем он сам. Он явно уверен в себе, убежден в собственной безнаказанности, в собственной силе, ему неведом страх, — он как сам Карл, только страшнее, потому что, судя по всему, не чурается мокрой работы!
Он еще раз вздохнул и раздраженно махнул рукой. Ладно, к черту. Нужно найти мальчишку официанта и еще раз поговорить с ним — пусть скажет, этот ли человек сидел в тот день на посту охраны. Если подтвердит, то будет, чем надавить на подонка…