Хроники Армии. Книга первая
Шрифт:
– АЙ!– Крикнул Пилипкин. – С зубами осторожно!
В лексиконе древних кочющих североатлантических цыган, есть слово, описывающее то, что сейчас происходило в палате – «толс-тыйхуй». На языке славиков оно означает «секс пятерых мужиков». Пилипкин не мог понять, откуда это слово появилось в его голове, но он думал обо всем, кроме того, что происходило в кварцевальной палате.
Эта групповушка произошла внезапно. Витя даже до определенного момента не мог понять, что скоро будет учавствовать в коитусе. Он понял, что происходит непоправимое, когда все схватились
После толс-тыйхуя, Витя говорил сам себе, что постоянно думал о Мухтаре. Эти мысли не покидали его и стали еще навязчивее после оргазма в палате с кварцем. Так или иначе, Пилипкин очень сильно изменился и даже командир батальона – полковник Виолончель – не смог бы его изменить.
А тем временем, когда все вышли из кварцевальной палаты, Геев только снял одежду и произнес:
– ЕБЕМСА?
Глава 9
Дембель
Ему было тяжело прощаться со Сквиртвековым, который уходил на дембель в один день с Бутербродиным.
Витя прошался с Витчалкой в тайне, чтобы Мухтар ничего не узнал. Это было за зданием штаба. Недавний калич и бывший каптёр по-мужски крепко обнялись, как вдруг, Сквиртвеков резким движением встал на одно колено и в его руке появилось кольцо с голубым рубином.
Пилипкин посмотрел в глаза польскому каптёру и заплакал.
– Я не могу, Витчалка…
Сквиртвеков встал с колена и спросил:
– Почему? Ведь нам так хорошо было вместе! Вспомни наши содомитские шуточки…ну, уже не совсем шуточки…Витя, выходи за меня! Или скажи «нет» и я уйду навсегда.
Пилипкин страдальчески посмотрел на Витчалку. На его лице была видна вся боль выбора.
– Я не могу. Прости.
Напоследок, СквиртВеков попросил Пилипкина оставить себе его часть – семя. Получив такой ценный подарок и залив его себе в ухо для лучшей сохранности, Витчалка так и ушел, без слез. Он понимал, кто в сердце Пилилкина до конца жизни. Понимал и принял это.
А потом, из жизни Вити Пилипкина, ушел и Бутербродин…
***
После ухода Бутербродина, Пилипкин пролежал в луже из соплей и грязной воды ещё месяц.
– Он тонет! – Кричал Геев и БЕЖАЛ к Пилипкину.
– Вытаскивай его! – Вопил Дэнсер.
– Не дайте ему умереть! – Слабо вонял ДваЦента.
Они вытащили Витю из лужи. Лицо Пилипкина было в грязи и зеленой жиже.
– Боже! Он по-прежнему прекрасен! – Произнес Геев. – Будто дорогой кусок швейцарского сыра.
До его дембеля оставался один день, а печаль и тоска не сходили с лица Вити. Он постоянно смотрел в пустоту и бубнил слова «ебать, вот это кукурузище».
– Витечка, – прошептал Геев.– Мы здесь. Твой горем! Витя! Посмотри на нас. Посмотри как ты нас изменил в тот день… в палате с кварцем. Дэнсер больше не сидит в Тик-Токе и спать стал больше! ДваЦента почти не воняет и покрывает себя тремя слоями дезодоранта! А я…встал и пошел…даже немного похудел. Ну посмотри же на нас!
Но Пилипкин смотрел в пустоту…Витя ничего не мог осознавать, кроме одного: он смертельно болен.
Мир потерял былые цвета, звуки стали тише и превратились в музыкальную кашу, рассудок стал еще мутнее из-за месячного лежания в луже.
Пилипкин, которого все знали, почти ушел. Вместо него сидел другой человек. Человек без целей, желаний, шуток и всепоглощающего тепла. Осталось тело, которое могло только мочиться и пускать слюни.
Витя медленно обвел взглядом каждого из ребят. Сколько в этом взгляде было скорби, боли и благодарности. Витя открыл рот и тихо прохрипел:
– Кто-то из вас заразил меня сифилисом…
И хуй Пилипкина взорвался. Потом голова Пилипкина взорвалась. Потом Пилипкина всего распидарасило.
Никто не знал, кто убил Витю Пилипкина. Никто, кроме одного из тех четверых. Тот, кто первым приметил Витю. Тот, кто унес его семя в своем ухе.
Эпилог
Лысый человек снова бежал. Бежал как гепард, охотящейся за косулей. Он рассекал толпу на улице, словно раскаленный нож кусок масла.
Капли пота стекали по лбу лысого человека, превращая всё окружающее в размытые пята. Возбуждение было не унять. Прохожие с удивлением смотрели на его эрекцию, если могли заметить маленький свистун.
С невероятными усилиями, но Глобус выполнил поручение полковника Сарумяна – шаверма в сырном лаваше и пачка «Мальборо Голд» были доставлены в срок. О заветном вознаграждении он мечтал больше двух лет и Сарумян смог достать то, о чем так вожделел лысый человек.
Среднестатистический обыватель мог подумать, что награда недостойна тех затраченных сил, котрые вложил в задачу старший лейтенант Глобус. Но для лысого человека эта награда была не просто распечатанной фотографией. Это была фотография полковника Виолончель. Один из трех редких снимков, где он стоит в узких плавках с автоматом.
Глобус слышал про три позы, изображенных на фотографиях: на первой – полковник Виолончель лежит на песке, в одних лишь плавках и сжимает бедрами автомат дулом вверх. На второй – он стоит в тех же плавках, широко раздвинув ноги и облизывает дуло автомата. На третьей фотографии, Виолончель, с широко расставленными ногами, правой рукой показывает в небо, а левой держит автомат дулом вверх.
Именно третье фото и стало наградой Глобуса. Каменная эрекция была вызванная как раз тем, что ему стоило только вспомнить изображение (которое он видел один раз, а после спрятал в сейф), чтобы возбудиться.
На горизонте показались ворота войсковой части. Глобус высматривал подступ от которого можно было оттолкнуться, чтобы перепрыгнуть забор. Идти через КПП он не хотел – слишком долго.
Увидев спокойно прогуливающуюся молодую мать с 5-летним ребенком, он не стал долго думать: низко стартанув, старший лейтенант набрал нужную скорость, оттолкнулся от асфальта, в полете подставил правую ногу под голову ребенка и сделал рывок. Рывок получился отменным: взлетев на три с половиной метра, Глобус приземлился на территорию части, а тот ребенок до сих пор ходит с вдавленной шеей и перекошенным ебалом.