Хроники Б-ска +
Шрифт:
Город оделся в светомаскировку. Немногочисленные многоэтажные здания были выкрашены чёрными полосами, окна крест-накрест заклеены бумажным и полосками и завешены светонепроницаемыми шторами. По ночам выключали электричество.
Вся жизнь проходила в ожидании очередного налёта. Бомбёжки начались почти с первого дня войны. Самолёты шли рядами, издавая волнообразный гул, как бы периодически включая и выключая двигатели. Иногда в воздухе поднимались наши истребители, и люди с надеждой смотрели в небо. Но наших самолётов было слишком мало.
Мать пошила мне длинную, до пят, байковую
Едем
В городе началась массовая эвакуация. Семья деда (а младший брат отца работал на Дормаше) должна была эвакуироваться вместе с заводом. В этот эшелон мы не попали. В последний момент бабушка узнала, что в Доме офицеров идет запись на эвакуацию офицерских семей. Мать наспех набила чехол от матраца вещами, и мы отправились на телегах на вокзал.
Четыре теплушки прицепили к военному поезду, и мы отправились на Урал, в неведомый Усть-Катав. Поезда шли медленно, станции были забиты составами и подвергались налетам. До Урала мы не доехали, так как на мордовской станции Торбеево случайно встретили двоюродную сестру матери и остались у неё.
Мордовия считалась глубоким тылом, но и там уже чувствовалась война. По улицам маршировали допризывники с вырезанными из досок винтовками. Они обучались строевому шагу и рукопашному бою. Вряд ли кто из этих ребят, получив впоследствии настоящую винтовку, мог грамотно ею воспользоваться. Через некоторое время с Урала к нам приехали два младших брата отца. Из Мордовии их призвали. Один вскоре вернулся с ампутированной ногой.
Возвращение
Спустя пять месяцев после освобождения Брянска мы вернулись домой. Город лежал в руинах. Когда ехали, мама все держала ключи от квартиры, надеялась, что дом уцелел. Однако ключи нам не понадобились – на месте нашего дома высилась груда кирпичей.
Поселились снова у деда. Опять каждую ночь следовали налеты, но их теперь не очень-то и боялись. Немцы устраивали налеты в ночное время, так как днем их уже гоняла наша авиация Мы, восьмилетние мальчишки, часами смотрели в небо, любуясь полетом «ястребков», и жаждали увидеть сбитый немецкий самолёт. Но мне так и не посчастливилось…
Саночки
После работы родители шли разбирать развалины, и мы, пацаны, помогали им. Помню, мы работали на восстановлении здания Госбанка и детской больницы.
Игры поначалу были только военными: мы штурмовали развалины, брали пленных, играли в партизан. Но кое у кого с довоенного времени остались коньки, самодельные рулевики, самокаты. Подарил и мне мой инвалид-дядя саночки. Они были недетские, сваренные из толстого металлического прута. Зато настоящие.
Я еле дождался утра и потащил саночки на улицу, рассказывая друзьям, как они мне достались. Рядом с нами шел какой-то пятидесятилетний, в военной шинели, мужчина. Вдруг он подошел ко мне.
– Мальчик, вот хорошо-то, что твой дядя отвез мои саночки домой. Я вчера забыл их на улице. Это мои саночки.
– Нет, мои, – робко возразил я.
– Ну как же твои, вот и верёвка на них моя.
Верёвка никак не могла быть его, потому что её привязал дед. Но мужчина не стал больше обсуждать этот вопрос, взял у меня саночки и пошел.
Увидев, что я заплакал, он вернулся, сунул мне мороженое яблоко. Так я с этим яблоком в руках, без санок и вернулся домой. И только тут по-настоящему разревелся. Родственники, естественно, бросились на улицу, но санок и след простыл.
Ночные патрули
Линия фронта всё дальше и дальше отодвигалась на запад, но людей не отпускал страх. Страх за воевавших, страх за потерявшихся за годы войны родственников, страх за детей, таскавших разные взрывоопасные предметы. Страх за дома, страх за потерю хлебных карточек.
Особенно запомнились мне слухи и очереди. Очереди были за всем: за хлебом по карточкам, за керосином, за ключевой водой в Судках, в баню.
Слухи же были один ужаснее другого. Будто какие-то темные личности воруют детей, а в купленном на рынке холодце обнаружили человеческий палец… То где-то находили склад с оставленными немцами фальшивыми советскими рублями, то под Петровской горой обнаружили подземный ход, начиненный взрывчаткой.
По рынку сновали пацаны с рогатками и набивали подстреленными воробьями сетки. Говорили, что за это им кто-то платит, а из воробьиных тушек делают холодец. По ночам в двери и окна стучали, приказывали открыть: патрули комендатуры проверили паспорта, искали дезертиров и диверсантов.
Входные двери тогда закрывались на огромные, длинные крючки. Патрулям приходилось стрелять в воздух и даже взламывать двери. Перепуганные люди с детьми прятались в чуланах, забивались под кровати. Чтобы облегчить себе задачу, ночные патрули брали с собой уличкомов. Но редко кто открывал и уличкому, потому что бандиты тоже могли привести с собой уличкома.
По улицам шныряли какие-то «жучки» и подозрительные нищие. Под городом горели леса. Чёрный дым неделями поднимался над горизонтом. Ходили слухи, будто лес подожгли диверсанты…
Шоколад
По булыжной мостовой, подпрыгивая, мчался мотоцикл. Такое зрелище доводилось видеть нечасто, и мы, мальчишки, побежали следом. Мотоцикл бросало на булыжниках в разные стороны. В заднем седле, обхватив мотоциклиста, ехала женщина, прижимая одной рукой к боку газетный сверток. Вдруг из свертка нам под ноги выпал какой-то предмет. Я оказался первым. Это была огромная, величиной с тетрадь, плитка шоколада.
Схватив шоколад, я бросился наутек, ребята за мной. На бегу кусанул шоколад, стараясь отхватить как можно больше. Раздался страшный скрежет, изo рта посыпались осколки зубов. Изучив плитку, мои друзья захохотали. Потом засмеялся и я, вытирая рукавом кровоточащие десны. Это была плитка почтового сургуча.
Школа
Сохранившиеся довоенные школы были непригодны для занятий, требовали ремонта. Мужскую школу временно расположили в здании технологического института, женскую – напротив, в доме купцов Могилевцевых, где в последствии находился горисполком.