Хроники Расколотого королевства
Шрифт:
— Это хорошо, — кивнула Мошка.
Мошка вспомнила, как веревка упала в воду и паром поплыл вдаль по реке. Мошка испытала знакомое чувство, прямо как в последнюю ночь в Чоге, когда лампа упала в сухой хворост. Тогда тоже все случилось как бы само по себе. Хотя Мошка допускала, что с самого начала безотчетно решила сжечь дядину мельницу, чтобы не осталось пути назад.
«Всякому месту своя беда», — заключила она философски.
Мошка с Клентом шли по улице, нагруженные, точно пара коробейников, и никто не обращал на них внимания. Горожане были заняты тем, что украшали пороги и карнизы самодельными флагами из платков и чулок. Многие корабли на реке в знак праздника подняли флаги
— Полагаю, — сказал Клент, — там не было книг, рядом с этим станком? Я, конечно, не думаю, что ты могла замарать свое зрение нечестивыми книгами Птицеловов…
Несколько минут они шли в молчании.
— Знаете что, мистер Клент? Я не верю, что книги могут свести с ума. То есть я начала понемногу читать их, очень медленно, и пока не заметила, что со мной что-то не так. Один раз у меня закружилась голова. Я подумала, вот он, первый признак безумия. Нет, конечно, виноваты были усталость и скука. Книги Птицеловов или нудные, или просто глупые.
Мошка утерла нос рукавом и продолжила:
— Вот мой отец написал книжку гораздо интересней. Она про то, как люди в столице спорили, кому править страной, и боялись выбрать не того короля, потому что ошибиться — значит пойти против воли Почтенных и согрешить. Они так громко спорили, что их услышали Почтенные и тоже подняли этот вопрос у себя на небе. Они созвали огромный совет, обсуждали много дней, но так и не решили ничего. Сиропия хотела дать корону самому ужасному, чтобы проявить милосердие, Обжоркин хотел дать самому толстому, Случайник — самому невезучему. Пока они спорили, Мухобойщик и Плут украли у них всю еду. И они там кричали и ругались, как сумасшедшие, а потом вдруг решили, что надо скорее бежать к людям, и кто первый прибежит, тот и скажет, кого сажать на трон. И в это время молившиеся люди почувствовали сильный ветер, так что с них сорвало парики и подвязки и чулки сползли с ног. Они выбежали из собора, а Почтенные летели за ними, и вились вокруг как пчелы, и кричали им в уши, каждый свое. И люди прибежали к реке и прыгнули в воду, а Почтенные стали кружиться над водой. И когда люди начали сходить с ума от эдакой свистопляски, они заткнули уши и стали просить, чтобы Почтенные оставили их в покое и дали им самим решить, кто будет править. Но Почтенные спросили, а кто тогда будет отгонять мотыльков от свечей, и снимать пенку с молока, и не давать волкам таскать детей. Но люди все равно сказали им, чтобы они уходили… И Почтенные ушли. И ничего не изменилось, потому что на самом деле никаких Почтенных и не было. Это просто люди выдумали их.
— Очень занятная история, — сказал Клент. — Только ты ее никому не рассказывай.
— Мой отец не верил в Почтенных, но он не верил и в Сердце Явления. Он не был Птицеловом. Мистер…
Она хотела сказать, что мистер Кольраби хоть и восхищался им, но совершенно неправильно понимал его. Но она еще не была готова обсуждать и даже вспоминать Кольраби. Она никак не могла разобраться, что испытывает к нему, и от этого ей становилось не по себе.
— Судя по всему, — пожал плечами Клент, — твой отец был атеистом. То есть он ни во что не верил. Быть атеистом сейчас так же опасно, как и Птицеловом, за это сразу казнят.
Мошка помолчала немного, а потом сказала:
— Но, мистер Клент, что, если он был прав? Что, если так все и есть?
— Давай оставим этот вопрос ученым, им виднее.
— Но почему?
Мошка остановилась и посмотрела в лицо Кленту.
— А кто еще будет решать? — пожал плечами Клент, отводя взгляд и шагая дальше. — Уж не ты ли? О, я предвижу страшные времена, когда ты вырастешь и придешь к власти. Соборы пойдут под снос, упоминать про Явление или Почтенных будет запрещено, а детей начнут воспитывать в убеждении, что небеса пусты и бездушны.
— Нет, я…
Они проходили мимо ряда придорожных киотов и видели, как набожные люди подходят к своим Почтенным, возносят молитвы и оставляют подношения. Печенье для Добряка Черносвиста. Вяленая рыба для Добряка Случайника. Монеты для Добряка Серослава. Идолы в своих нишах смотрелись так потешно и трогательно, никто из них не возмущался, что ему уделяют мало внимания, все были довольны. Мошка вдруг испытала щемящую нежность к этим божкам. Они так разительно отличались от жестокого и ревностного фанатизма Кольраби. Может, отец прав и Почтенные — лишь игрушки, простые объяснения сложных явлений. Возможно и то, что мир повзрослел и теперь грустно прощается со своими игрушками, как взрослые провожают уходящее детство.
— Я не против Почтенных, — пробормотала Мошка. — Я бы не стала жечь их.
— Даже во имя истины?
— Истина здесь ни при чем!
Мошка вспомнила, как эти же слова говорила Кольраби, и, поборов неприятное чувство, попыталась сформулировать свои мысли иначе:
— Я имею в виду… Если я скажу людям, во что верить, они перестанут думать сами. Тогда их будет легко обмануть. К тому же вдруг я ошибаюсь?
— Но… если ты не можешь решить, что есть истина, и ученые мужи не могут, тогда кто же может?
— Никто. Или кто угодно.
Мошка взглянула на открытые окна, в которых набожные люди радостно и исступленно звонили в колокольчики.
— Наверно, для этого и нужен Молитвенный час, — сказала она. — Чтобы каждый мог встать и прокричать во всю глотку, что он думает. Не только ученые мужи и лорды в длинных париках, но и бродяги, коробейники, аптекари и пекари. Не только самые умные, но и простые люди, и безумцы, и даже преступники, и младенцы в своих кроватках, и вообще все-все, даже самый последний идиот. И даже развращенные, падшие души. Даже Птицеловы.
— Вы меня совсем запутали, мадам. Ведь если так, то истина окончательно потонет в этом болоте и никто не сможет отыскать ее.
— Может быть.
— Люди скорее заткнут уши и будут умолять, мол, скажите, что нам думать, во что верить.
— Может быть.
— Самые жуткие идеи разлетятся, как лесной пожар, от человека к человеку, и никто не сможет помешать этому.
— Может быть.
Клент был прав, Мошка это понимала. Слова опасны, если дать им волю. Они разрушают города и жизни почище любой пушки, они непредсказуемы, хуже любого ветра. Они выворачивают привычные понятия наизнанку и калечат души. Возводят королевства и сотрясают их стены, пока те не начнут крошиться. И в то же время свободное слово — это прекрасно, это чудесно. Мошка знала, что Клент согласен с ней. Она вспомнила слова, которые читал Пертеллис на своем уроке, — слова, написанные, как она теперь знала, ее отцом:
«И, однако же, есть нечто более опасное, чем Истина. Те, кто умалчивает Истину, приносят много больший вред».
На Сальной улице из приоткрытого окна бакалейщика лился томительный аромат смородины, заставивший Мошку ощутить голод и направивший мысли к более приземленным материям.
— А что случилось с Пирожком, мистер Клент? — спросила она.
— У нее все прекрасно, хотя подозреваю, что она будет сильно занята, пока у ее кавалера не заживет плечо.
Мошка представила, как Пирожок таскает к постели Кармина всевозможные печенья, посыпанные корицей, яблочные пироги с бренди и пирожные с толстым слоем патоки и крема и не сводит с него счастливого взгляда, заливаясь при этом краской…