Хроники российской Саньясы. Том 2
Шрифт:
В: Тогда получается парадоксальный вывод: весь материальный мир строится вокруг виртуальной, то есть, по сути, нематериальной оси.
В.Б.: Вы знаете, здесь выводы амбивалентны. Может быть и так и этак. Здесь мы вольны уже выбирать картину мира. И что правильнее — это принципиально невозможно решить.
В: И все же: придерживаетесь ли вы жесткого материалистического мировоззрения? Или не придерживаетесь? Когда я прочитал вашу книгу, у меня сложилось впечатление о вас, как о материалисте. Так ли это?
В.Б.: В общем — да. Сама технология такова, что мы можем пережить все, что угодно. Что захотим, то и переживем.
Если мы, к примеру, пользуемся, для вызывания тех или иных переживаний препаратами, типа ЛСД, то, зачастую, получаем структуру переживаний и образов, не имеющих аналогов среди нормальных человеческих
Получается очень интересная вещь, которая касается и йоги тоже, — как говорил Мераб Мамардашвили, — «если мы к чему-то приходим, мы узнаем всегда то, что уже знали когда-то другие». А почему, — мы детерминированные устройства. Устройство человека одно и то же. Различия, конечно, есть, но в основе у всех одно и то же. И классическая йога к этой основе человека подводит. А все эти новомодные течения, техники, — они не выведут нас на эту глубинную основу. Тогда встает вопрос: зачем они? Йога — это управление естественными процессами: мы можем создавать условия для того, чтобы они смещались сами. Это — управление спонтанностью, выход на спонтанность. Воля не имеет к этому никакого отношения. Есть вещи, которые мы не можем взять волей. Если мы хотим, например, из одной исходной точки попасть в другую, то волевым усилием это не всегда удастся сделать. Но если мы создадим соответствующие условия, то процессы в организме сами «поползут» и когда-то мы окажемся в этой точке. Но сами по себе! Это происходит очень и очень медленно. Как пример с дыханием: нужно создать условия и без насилия ожидать: когда-нибудь мы придем, например, к ритму, как у того ребенка — одно дыхание в три минуты. Но если пытаться делать это силой — можно сдохнуть. И так во всем, — вот это йога!
В: Опять же, если возвратиться к вашей книге. На мой взгляд, там есть некое ограничение. Вот вы пишете: есть утренняя практика, вечерняя практика, а между ними — обычная жизнь.
В.Б.: Да, это принципиально.
В: То есть, грубо говоря, — самадхи возможно переживать только на коврике. И вот этого самого «я-свидетеля» по-вашему, в обычную жизнь не «перетащить»?
В.Б.: Я думаю, что и не надо. Дело вот в чем: мы не можем жить в заказанном режиме. Больше того, — я работал с людьми. Которые гиперчувствительны. Вообще, когда ты занимаешься йогой — чувствительность растет. И если «протаскивать» в обычную жизнь то восприятие, которое возникает на коврике, то бывает так, что человеку становится очень плохо. Так что когда у меня практика закончилась, я выхожу в эту жизнь в состоянии, которое для этой жизни является наиболее подходящим. Когда возникает ситуация, где мне нужно какими-то состояниями воспользоваться, — я ими пользуюсь, но так просто — это не нужно. Или, допустим, когда я работаю с литературой, с людьми… Вот, например, семинар, человек на сто. И мне нужно, чтобы люди были максимально восприимчивы. Для этого я должен себя привести себя в столь энергичное состояние, настолько подключить эмоции, чтобы это достало до всех. У некоторых, тех, которые находятся в первых рядах, начинает болеть голова, — они не выдерживают этого потенциала. Это все регулируется далее, регулируется само, по мене установления все более глубокой коммуникации с группой.
В: Я имел в виду несколько иное. Того самого «я — свидетеля», о котором мы говорили чуть раньше. Так вот, выходя, после утренней или вечерней практики с коврика, вы его «теряете»?
В.Б.: Я его «сворачиваю». Режимы меняются совершенно четко. Эти режимы нельзя путать. Метафора здесь будет такая: вот вы хотите накачать силу и тренируетесь с гирей. Вот вы дома потренировались, а потом пошли куда-то, — едете в троллейбусе, в метро, — и все с гирей. Это, примерно, то же самое. Вы сделали что-то, но благодаря этому, что-то в вас изменилось. И эти способности, эти измененные состояния — они уже с вами в потенциальном, свернутом виде, где бы вы ни были. Происходит что-то, где необходимо чем-то воспользоваться: начальник на вас кричит, жена достала
В: То есть, есть некоторая дискретность…
В.Б.: Да. Шаг одной ногой, затем шаг другой… Эти режимы (режим практики и режим обычной жизни) являются взаимоподдерживающими. И только тогда возможен какой-то прогресс. Что такое самосовершенствование? — Это когда совершенствование происходит само по себе, а я просто создаю для этого условия. И когда идет этот дискретный процесс, то что происходит? — Я на коврике что-то сделал, — с моей структурой что-то изменилось, но когда я встал с коврика, — я уже чуть-чуть другой, чем до занятия. Я в этом состоянии могу обеспечить еще лучшие условия себе в обычной жизни, но в еще лучшем состоянии прийти к следующей практике. Поднялся немного здесь, — затем поднялся немного и там, но постепенно на горизонте появляются те смыслы, которых раньше не было. Вот так и работает эта взаимоподдерживающая структура практики и обычной жизни. Но эти режимы, повторяю, не смешиваются.
В: Если брать тогда такого рода переживания, которые я бы назвал не эмоциональными, а смысловыми, что ли… Они отличаются необычайной глубиной, при неярком эмоциональном оформлении. Некое внутреннее знание, постижение, в котором все сразу не ментально, а как-то иначе ясно, — ясно настолько, что не возникает вопросов… Состояния, в которых нет двойственности… Так они тоже для вас возможны только на коврике?
В.Б.: Мы не об этом говорим. Когда я достаточно долго уже прозанимался, то начали появляться какие-то «прострелы» во время практики, — в виде ответов на вопросы, которых не задаешь и тому подобные. В обычной жизни я делаю обычно так: если есть какой-то вопрос, — его можно решить по-разному. Его можно решить логикой. Если логикой он не берется, то я этот вопрос формулирую, а потом забываю. В пределах недели я получаю ответ. Это может случиться где угодно, — в метро сел, расслабился, — пришло!
В: В связи с этим расскажу вам такую забавную историю. Я приехал сюда, в Москву, чтобы встретиться с несколькими людьми. Перед отъездом я почти со всеми из них договорился о встрече по телефону. С вами я очень хотел встретиться уже давно, но никаких координат не знал. Мало того, те люди, которых я спрашивал, тоже ничего не могли ответить. Я почти отчаялся и приготовился к тому, что встречу с вами придется отложить, пока я не выясню, как вас найти. И что же? В последний вечер перед отъездом мне звонит одна моя старая знакомая. Звонит с каким-то пустяковым вопросом. Она не звонила мне уже больше года, да и вопрос, с которым она обратилась, был настолько пустяковым, что я удивился, — зачем же она звонит? Очевидно было, что она сама не понимала, почему набрала мой номер. И тогда я ее спрашиваю: — «А не слышала ли ты о таком Викторе Бойко?», — «Да, — говорит, — слышала», — «А может быть, ты и координаты его знаешь?», — и она дает мне ваш телефон. То есть она, фактически, позвонила мне для того, чтобы передать ваш телефон, сама того не зная. Другого смысла в ее звонке не было. А мне было очень нужно!
В.Б.: Нормально. Совершенно верно, — так все и сцепляется. Когда практикующему человеку что-то действительно нужно — оно появляется. Это не относится к каким-то личностным желаниям, с ними такое не проходит. Но появляется именно то, что необходимо, в чем есть глубокая, сущностная потребность.
В: Мне важно еще, чтобы прозвучала ваша позиция относительно расслабленности и здоровья. Это важно для меня потому, что многие из героев первого тома шли на прорыв, — они прорывались к чему-то, но отнюдь не расслабленно, при этом многое теряя, в том числе и здоровье… И у многих ищущих людей сейчас уже даже сформирован некий образ Пути, как непрерывного напряжения и преодоления.
В.Б.: Сейчас я расскажу, в чем тут причина. Когда я был в Калифорнии, я познакомился там с несколькими социологами. Там вообще мощный очаг, центр социологических, да и многих других исследований. И они наблюдали наших эмигрантов второй и третьей волны. Выяснилось следующее: если взять коренного американца и поставить его в ситуацию жесткого и неожиданного конфликта, то американец пытается до последнего момента договориться, чтобы избежать любых резких последствий. Если ему это удается, — он чувствует себя великолепно. Наши люди в тех же условиях стараются любой ценой подавить оппонента. Любой ценой. И если подавят, тогда чувствуют себя хорошо. Это, конечно, статистика, есть исключения с обеих сторон, но все же… Так вот эта «программа» работает у русского человека в самых разных ситуациях и при решении различных задач.