Хроники Сен-Жермена

Ярбро Челси Куинн

— Она пишет, что хозяин продолжал держаться с ней очень любезно и что подлеченная рука ее, кроме небольших болей перед переменой погоды, не доставляла ей никаких беспокойств. Правда, в лабораторию Сабрину больше не приглашали, однако слуга графа, Роджер, стал относиться к ней с большим вниманием, и однажды, в редкий момент откровения, заявил, что ему нравится ее мальчик, прибавив, что у него когда-то тоже был сын. Сабрину услышанное ошеломило, ибо, по ее мнению, подобным молчаливым угрюмцам не должно быть и ведомо, что такое семья. Роджер выразил готовность, когда понадобится, присматривать за Гербертом и Сесилией, но Сабрина, вежливо поблагодарив, отказалась от его предложения, ибо все же не могла ему полностью доверять. Тогда он спросил, не захочет ли Герберт время от времени ходить с ним за покупками на большой городской рынок. Герберт, которому исполнилось два, живо интересовался всем окружающим,

и такие прогулки, несомненно, доставили бы ему радость. Роджер, хотя и с акцентом, мог общаться с ним по-английски, он так и сказал Сабрине, прибавив, что обладает достаточными познаниями в немецком, голландском, а также во французском и не прочь обучать мальчика перечисленным языкам. Сабрина, расхрабрившись, ответила, что в возрастном отношении изучение чужих языков пристало бы больше Сесилии, а Герберту эта морока пока ни к чему. Она и не думала, что Роджер с ней согласится, но он не возразил и сказал, что знание многих наречий девочке не должно повредить. Когда Сабрина выразила сомнение, угрюмец напомнил, что королева Бесс говорила на семи языках. Так почему бы другим женщинам не обучаться тому же? И маленькая Сесилия стала его ученицей и освоила французский, немецкий, испанский и итальянский. Этот Роджер, похоже, был превосходнейшим педагогом, потому что Сесилия, как известно, отменно потом изъяснялась на всех упомянутых языках.

— Вздор и глупости, — высказался Твилфорд. — Если спросить меня, я скажу, что давать образование женщинам — большая ошибка. Смотрите, что получается. Сегодня вы отправляете их в школу, а завтра узнаете, что они требуют права голоса и Бог весть чего еще.

— Предосудительные желания, — иронически улыбнулся шестой гость.

— Что-то не вяжется, — заявил Хэмворти. — О чем ваша прабабка думала, давая дочери такое развитие? — Он выпрямился в кресле. — Чарльз, в самом деле, перестаньте морочить нас! Девочку ведь не направили по ученой стезе? Она ведь не сделалась потом полиглотом?

— Кажется, ей не потребовалось бы для этого много усилий, — ответил Уиттенфильд. — Сесилия пристрастилась к занятиям, проявила способности и к пяти годам начала довольно бегло читать…

— Начала читать? Такая малышка? Неужели Сабрина столь пренебрежительно отнеслась ко всем понятиями об уместности? — вознегодовал лорд Грейвстон.

— Похоже. Вскоре и Герберт стал заниматься вместе с сестрой, но ум у него был не столь остер, хотя и он учился неплохо. К удивлению и, думаю, разочарованию Сабрины, вход в лабораторию для нее по-прежнему был закрыт, хотя как-то граф подарил ей серебряный браслет с янтарем. В дневнике она пишет, что не нашла ничего особенного ни в янтаре, ни в серебре, а вот работа отличалась особым изяществом. Жаль, я не знаю, что сталось с этим браслетом, — прибавил задумчиво Уиттенфильд. — У нас есть зеркало, которое дает немало пищи для размышлений, а вот браслет куда-то пропал, хотя сейчас он бы стоил немало — и сам по себе, и как старинная вещь.

— Чарльз, вы рассуждаете словно купчик. Так не годится, — перебил его Хэмворти.

— Кому, как не вам, знать купцов, Питер, — отозвался Доминик с язвительной доброжелательностью. — Разве ваша сестра не вышла замуж за торговца из Лидса?

Лицо Питера Хэмворти побагровело, а во взгляде блеснул такой гнев, что все остальные примолкли.

— Муж моей сестры, — заговорил он, тщательно выговаривая каждый слог, — не купец. Его семья занялась перевозками по железной дороге более восьмидесяти лет назад; это плохо вяжется со спекуляциями в лавчонках.

— Ну разумеется, и деньги, что он принес в вашу семью, никакого значения не имеют, хотя ваш отец был почти разорен, а сестра ваша на двадцать шесть лет моложе своего муженька. — Доминик, как ни в чем не бывало, прошелся по комнате.

— Что там с Сабриной и зеркалом? — угрожающе произнес лорд Грейвстон и яростно пыхнул трубкой.

— Да, Чарльз, что с зеркалом? — повторил Эверард.

— Всему свое время, — ответил Уиттенфильд, неодобрительно посмотрев на кузена. — Я сказал, что Сабрина получила в подарок браслет и что к тому времени она находилась на службе у графа более года. Это важно, потому что она уже хорошо изучила и самого хозяина, и его привычки. Ей было известно, что большую часть ночей он проводит в лаборатории, а остальное время посвящает прогулкам и чтению. Граф отлучался довольно часто, но без какой-либо регулярности. Если у него и имелись друзья, они в этом доме не объявлялись, хотя вполне могли посещать другой принадлежащий ему особняк. Сабрина очень ценила доброту и внимание, с которыми граф относился к ней и к ее детям. Проработав у него почти восемнадцать месяцев, она немного меняет тон записей и несколько раз признается, что он начинает ей сниться. Можете себе представить, что это были за сны. Сначала

она просто упоминает, будто ей пригрезился его ночной постельный визит, потом описания делаются все более детальными и неприличными. Как-то наутро после одного из таких снов граф заглянул в комнату, где она завтракала с детьми, и Сабрина, к собственному изумлению, поняла, что краснеет. Еще ей сделалось ясно, что до этого момента она не осознавала, насколько проницателен взгляд его глаз — больших, темных, глубоких. Граф, увидев ее смущение, загадочно улыбнулся. Но ничего не сказал. Он пришел поболтать с Сесилией по-итальянски, чтобы в ее занятиях не было пропуска, ибо Роджер уехал по делу в порт.

— Может быть, граф прочел ее дневник? — высказал предположение Хэмворти. — Моя матушка утверждает, что читать дневники челяди более чем разумно, и всегда записывает потом, чем заняты мысли ее служанок.

— А свой дневник она им позволяет читать? — мягко спросил шестой гость, и его темные глаза странно блеснули.

— Ну что вы! — обиженно воскликнул Хэмворти.

— Знаете, может, они и читают, — раздраженно пробормотал Доминик. — Мой лакей всегда сует нос в мои записи, хотя я сто раз на дню это ему запрещаю.

— Кажется, Сабрина предположила что-то такое, но после решила, что этого нет. Примерно с неделю она никаких снов не видела, потом они начались снова Через три или четыре месяца она вошла во вкус и стала уже ожидать их, порой даже огорчаясь, если видения не задавались. В дневное же время она оставалась все той же разумной женщиной: вела домашнее хозяйство, присматривала за детьми, готовила им еду. Ее хозяин явно столовался самостоятельно в лаборатории — он никогда не просил Сабрину состряпать что-нибудь для него. Она решила, что граф, наверное, обедает у друзей или в другом своем доме, однако Роджер ее догадок не подтвердил. На осторожные расспросы он ответил, что граф, повинуясь обычаям родины, всегда ест в одиночестве, то есть не делит трапезу с кем-то еще. Роджер тоже ел в одиночестве, но его еда хранилась в погребе под чуланом.

Твилфорд, к тому времени изрядно подвыпивший, обвел комнату покрасневшими глазами.

— Неподходящее место для английской леди, если вы хотите знать мое мнение, — проворчал он сердито. — Я бы такого не потерпел.

— А детишкам там нравилось, хотя, конечно, им не хватало друзей. В Англии у них имелись родственники с ребятишками, годившимися в товарищи для различных затей, но трущобные антверпенские сорванцы — компания очень уж неподходящая, и брату с сестрой волей-неволей приходилось развлекаться друг с другом. Роджер стал для них чем-то вроде доброго дядюшки, он строил свои занятия в манере игры. В одной из своих записей Сабрина отмечает, что у него был дар заставлять их слушаться, не наказывая и не браня. Графа дети не боялись нисколько, но относились к нему с огромным благоговением, а он охотно проводил с ними время, то поправляя их произношение, то рассказывая захватывающие истории, звучавшие, по оценке Сабрины, необычайно правдоподобно. Сесилия особенно любила слушать о приключениях женщины по имени Оливия, которой граф отводил разные роли, помещая ее в разные периоды истории Древнего Рима. Однажды Сабрина решилась попенять графу за несколько откровенные для совсем маленькой девочки рассказы о развращенности римской аристократии. Граф отвечал, что он сильно смягчает краски, и напомнил, что между невежеством и невинностью огромная разница, хотя эти два понятия обычно мешают друг с другом.

— Софистика! — фыркнул лорд Грейвстон.

— И откровенно фальшивая, — прибавил Хэмворти. — Разве всем нам то и дело не приходится видеть, сколь быстро с приходом учености утрачивается невинность?

— Ваш брат, насколько я знаю, профессор колледжа Кибл в Оксфорде, — вступил в разговор шестой гость. — Чрезвычайно образованный человек, а между тем вы сегодня заметили, что он чист и наивен, словно ребенок, и замечание ваше вовсе не походило на похвалу.

Питер Хэмворти, насупившись, посмотрел на элегантного чужака.

— Это разные вещи, граф. Вы иностранец, вы многого просто не понимаете.

— Едва ли настолько, — вежливо возразил шестой гость.

— Чарльз, когда же мы доберемся до зеркала? — горестно вопросил Твилфорд. — Вы донимаете нас уже долее часа.

— Я к нему и веду, — кротко ответил Уиттенфильд. — Надеюсь, теперь вы все понимаете, что дом, где служила Сабрина, был не совсем обычен не только для Антверпена, но и для любого места Европы. Сабрина прожила у графа почти три года, отложила изрядное количество денег и стала надеяться, что ей не придется вернуться в Англию бедной скиталицей, рассчитывающей на милость богатой родни. В дневнике отмечается, что она с большой приятностью сравнивала свое нынешнее положение с тем, в каком находилась до встречи с графом. Потом из тюрьмы освободили сэра Джеймса, и он ее разыскал.