Хроники смутного времени
Шрифт:
Суета коридоров телестудии. Марина растерянно бредет, посматривая на номера и таблички на дверях, потом, отчаявшись, спрашивает пробегающего мимо молодого парня: - Вы не знаете, где Альбина Давыдовна? - Не знаю... где-то была... Убегает. Марина идет дальше. Задает тот же вопрос степенно идущей ей навстречу женщине с толстой папкой в руке. - Думаю, в семнадцатой. "Героев" обычно пишут там. - Героев? Женщина улыбается. - Ну, цикл передач так называется... "Герой нашего времени". Семнадцатая оказывается рядом. Но Марина не успевает открыть дверь; она резко распахивается сама, и изнутри вылетает элегантный, какой-то очевидно "не наш" мужчина, а следом за ним - Альбина, пытающаяся его задержать. Марина шарахается от них. Альбина говорит горячо: - Ну что ты так раскипятился? - Ты еще спрашиваешь!
– отвечает он с несильным, но ощутимым акцентом. - Представь, спрашиваю. - Потому что ты, именно ты всякий раз выбрасываешь лучший материал и вставляешь какую-то пошлость. Ты что, специально портишь наши передачи? - Пошлость...
– задумчиво, но как-то с угрозой говорит Альбина. - Да! Да! И ты это знаешь! - Так вот что я тебе скажу, Маркус, - ледяным тоном заявляет Альбина; похоже, Маркус задел ее за живое.
– Пусть это пошлость, пусть! Но за нее платят. Именно за нее платят! И у вас, когда вы снимаете про себя, тоже платят только за нее. Попробуй не согласиться! Весь мир стал пошлым. - Свежая мысль, - говорит Маркус; видимо, от волнения его акцент становится сильнее. - Какая есть. Если хочешь знать, то, что тебя так тянет на русскую псевдоэкзотику - это тоже пошлость. Что вы о России знаете? Вы, интеллектуалы западные! Вы до сих пор уверены, что в России все сплошь Достоевские. Ага, как же. Нет здесь Достоевских больше! Распутины есть, мафия есть, проститутки, банкиры из бывших стукачей, киллеры, дилеры, хакеры, байкеры, рокеры - это сколько угодно. А Достоевские - ку-ку! - Но ведь этот человек - тоже есть! - Этот человек из прошлого века, а у нас передача о новых людях России. Новых! Да, пошлых, да, бессовестных - ради Бога! Пусть! Но за ними будущее. И это они платят, они! Сегодня, сейчас платят. И завтра будут платить. А философ этот доморощенный... Он просто умрет с голоду. Я же видела,
– говорит он, тщательно подбирая слова, - теперь будет трудно работать вместе. - Ничего, - она ослепительно улыбается.
– Сдюжим. - Что ты сказала? Я не понял. - Справимся, говорю. Он заглядывает ей в лицо, потом несколько раз чуть кивает с каким-то сожалением - и уходит. Альбина поворачивается, чтобы вернуться в семнадцатую, но из-за угла коридора выступает Марина: - Простите, вы не подскажете, как найти Альбину Давыдовну? - Это я, - недовольно, исподлобья глядя на нее, говорит Альбина. - Очень приятно. Я Марина Аракелова, мы с вами созванивались третьего дня, и вы мне назначили... Альбина задумывается, с трудом припоминая. - А, так это по поводу дежурств на "Гласе народа"!
– наконец припоминает она. Марина несколько раз радостно кивает - раз вспомнили, значит, шансы есть. - Да-да, я навела кое-какие справки о вас... Хорошо, идемте. Они обе идут к двери. - Только вам придется подождать. У меня не закончена запись... - Конечно. - Посидите здесь. Марина присаживается на стул у двери, рядом с двумя парнями, попивающими пиво из жестянок и беседующими вполголоса. Снимает сумку и ставит ее на пол. Альбина уходит, плотно притворив за собою еще одну дверь. Парни вдруг смеются вполголоса. - А вот еще...
– говорит один.
– Таксист сажает молодую пару, везет и удивляется: мужик все время к подружке поворачивается и делает вот так: "Э-э!" - свешивает голову на бок, по-висельному высовывает язык и издает сдавленный звук.
– А девка его - бац сумочкой по балде. Через две минуты все сначала. Из коридора входит мужчина с какими-то бумагами. Нерешительно поглядывая по сторонам, останавливается у двери. - Ну, таксист уже кипит от любопытства, - продолжает парень, - и когда остается с мужиком один на один - тот дамочку выпустил и расплачивается спрашивает: "Что это у вас за странный ритуал?" - "Да понимаешь, шеф, отвечает мужик, - у нее вчера муж повесился, так я ее теперь прикалываю!" Смеются. Марина опускает лицо. Из-за двери, за которой скрылась Альбина, выходит пожилая, но всей повадкой своей энергичная телевизионная дама. - Альбина там?
– спрашивает ее вошедший мужчина. - Да. Подождите. Сейчас очень интересную женщину пишут. Буквально из ничего поднялась... что называется, человек сам себя сделал. А теперь казино открыла, магазины... и благотворительностью занимается... - Какой благотворительностью?
– сразу встрепенувшись, спрашивает Марина. - Вот точно не скажу... не знаю. Но чего-то там... для подростков. Тир, мотоциклы, единоборства всякие, силовые тренажеры... Культурный досуг для трудных мальчиков. Ведь надо же помочь им стать полноценными людьми, найти достойное место в жизни... Уходит. Парни опять смеются чему-то. Снова распахивается внутренняя дверь. Выходят Альбина и еще какая-то холеная, возраста Марины, дама; Альбина вежливо пропускает ее вперед и кудахчет: - Чудесная беседа, чудесная! Как вам все это удается... столько всего успевать, столько пользы, столько радости людям... Дюжие парни встают, отставляя пивные жестянки прямо на пол, и как-то сразу становится ясно, что это телохранители. Мужчина с бумагами делает движение к Альбине; та властно отстраняет его легким движением руки: потом. Марина и холеная дама встречаются взглядами. Секунду всматриваются друг в друга, потом дама восклицает: - Маринка! - Ольга!
– Марина встает, и парни одинаковыми настороженными движениями поворачиваются к ней.
– Господи, да сколько ж мы не видались-то! Это ты "Герой нашего времени"? - Ну, я, - чуть с вызовом говорит Ольга. - Вот здорово! Поздравляю.. - Знаешь, не с чем, - вдруг красиво скромничает Ольга.
– Тружусь, кручусь... Как белка в колесе. - Ох, я тоже... - Маринка, я спешу, извини, - обрывает ее дама. Вежливо добавляет: - Но счастливый случай упускать нельзя. Хочется, знаешь, этак по-советски, как встарь... на кухне сесть и почесать языками не о делах, ни о чем вообще, а просто так. У меня сейчас кругом одни деловые... Позвони. - А у тебя телефон разве тот же? Я звонила когда-то - мне сказали, таких нет... - Да-да, - Ольга достает из сумочки органайзер, оттуда - визитку, и протягивает Марине.
– Вот... когда будет время. - Да я сегодня же позвоню! Ольга улыбается, но холодно и недоверчиво - и пытливо всматривается Марине в лицо. - Знаешь, - медленно говорит она, - мне сдается, что ты каким-то чудом и впрямь рада меня видеть. Марина на мгновение теряется. - А как же... Да что ты говоришь такое! Конечно, рада, детство же... - Ненавижу детство, - говорит Ольга.
– Жалкий возраст, унизительный... Н-ну ладно. Жду звонка. И уходит. Парни - за нею. Несколько секунд длится пауза, потом Альбина говорит: - Идемте со мной.
Небольшое - видимо, подвальное или полуподвальное - помещение, заставленное телеаппаратурой, но одновременно напоминающее комнату свиданий самого дурного пошиба: засаленный диван, кустик алоэ на кособокой этажерке, разрезанная пивная жестянка, приспособленная под пепельницу, груда пустых бутылок в углу... на столе - покрытые бурым чайным налетом чашки и заварочный чайник. Рядом с чайником, раскинув поперек столешницы провод с вилкой, валяется кипятильник. - Оплата сдельная, - говорит Альбина, а Марина нерешительно осматривает электронику, - по приемке видеоматериалов. От удачи, конечно, дело тоже зависит - сколько народу во время вашего дежурства придет, да насколько интересно они болтать будут... Но предварительный отбор - это уже дело вашего ума и понимания. - Только... Альбина Давыдовна, я в этой технике... - Это все элементарно. Запись идет автоматически, длится по каждому персонажу две минуты, потом отключается. Вы сидите тут и смотрите. Если что-то интересное, полезное... словом, то, что вам хотелось бы потом увидеть по своему телевизору дома, вы оставляете. Если чушь - отматываете пленку назад и следующего пишете поверх. Вот кнопка и вот кнопка, а больше вам и знать ничего не надо. Не знаю, устроит ли вас время... но поймите сами, вы человек для нас новый, почти что с улицы... поэтому покамест придется потерпеть. Зато в смысле персонажей это может оказаться наиболее забавно. С десяти до двенадцати вечера... Что?
– увидев, как изменилось лицо Марины, почти злорадно говорит она - не устраивает? - Устраивает, - после едва уловимой заминки говорит Марина.
– Вполне устраивает. Только... хотелось бы знать, когда... - Когда первая выплата?
– сразу понимает Альбина. Марина смущенно говорит, почти шепчет: - Да... - Материалы мы просматриваем ежедневно. Если набежит какой-то приличный кусок - можете рассчитывать на аванс в конце недели. - Спасибо... Огромное вам спасибо... Оператор, сидящий перед монитором и молча слушавший весь разговор с дымящейся сигаретой в зубах, на миг оборачивается с веселой, почти издевательской улыбкой. - Ну, значит, сегодня в десять мы вас ждем, - говорит Альбина.
– Не опаздывайте. Предыдущему наблюдателю тоже домой хочется. - Нет-нет, - говорит Марина.
– ни в коем случае не опоздаю.
Ранний зимний вечер. Солнце уже закатилось, но еще светло, закат полыхает на полнеба. Марина медленно протискивается среди толпы у ларьков, присматривается. Встает в очередь за хлебом; за хлебом - единственный ларек, возле которого очередь. Дует резкий ветер, все мерзнут, кутаются, ежатся, отворачиваются, но в завихрениях между домами он дует то слева, то справа - не уберечься. Наконец подходит очередь Марины - она берет какой-то жалкий, самый дешевенький батон и половинку ржаного, а потом долго расплачивается, укладывая бумажку к бумажке; нет крупных купюр. "Ну что вы там копаетесь, дама!" - кричат ей сзади разраженною. Переходит к следующему ларьку, долго присматривается в нерешительности, потом покупает две сосиски. Когда она говорит продавщице "Две сосиски", та смотрит на нее, как на сумасшедшую, но - времена сменились, и клиент теперь всегда прав - режет розовую гирлянду. Со вновь раздувшейся сумкой - место толстой папки с машинописью заняли продукты - Марина идет прочь.
Теперь уже темнеет - прошло, пожалуй, немногим меньше часа. Совсем уже без сил, волоча сумку, Марина преодолевает полукилометровую полосу препятствий от трамвая до дома. Вдали светят окнами чудовищные, нелюдские громады жилых домов - поставленные на попа бетонные бараки образца восьмидесятых. По узким тропам, юлящим между кучами и трубами, и еще каким-то торчащим из снега железом - искореженными кровельными листами, проволоками, бесхозными, будто бы обгрызенными по краям бетонными глыбами - торопливо бегут мерзнущие люди. Поземка. Скользко, особенно на спусках и подъемах. И, конечно, на узких, опасно прогибающихся досках, перекинутых через бесконечные траншеи. Все разворочено так, будто здесь готовились отражать танковые атаки; но противник обошел с флангов, и укрепрайон пришлось оставить без боя. Возможно, навсегда.
На лестнице горит свет. Марина медленно, вяло выходит из кабины лифта; на полу лифта - лужа, кто-то спьяну обмочился или схулиганил, веселясь в меру своего представления о веселом. На лестничной площадке от ног Марины остаются мокрые следы. Марина отпирает дверь. Зажигает в коридоре свет. Только что она, казалось, была на грани обморока; казалось, она войдет и рухнет - но на губах ее уже улыбка, и снова сверкают глаза. - Ну, вот и я!
– бодро говорит она.
– Правда, быстро? Тишина. Только из кухни неразборчиво бубнит репродуктор. - Как обещала, так и пришла. Маринка слово держит, Маринка Сашеньку не подведет никогда! А знаешь, я сосисочек купила, - она торопливо выгружает из сумки содержимое, - так что сегодня попируем. И вообще, знаешь, нынче день такой удачный! Отдала Моисеичу его рукопись, и он не сегодня-завтра расплатится, причем по высшей ставке, он сам сказал...
– а руки ее уже снуют над газовой плитой: газ, вода в кастрюлю, вода в чайник, хлеб в хлебницу, утварь так и мелькает.
– Правда, других заказов пока нет... компьютеры... Но, в конце концов, я и объявления-то развесила только когда ты вернулся, каких-то две недели прошло. А еще повстречала Ольгу Шагунько... помнишь, я тебе рассказывала - наш бессменный комсомольский секретарь. Потом она инструктором в райкоме стала, и мы как-то потерялись... Она теперь сделалась такая гран-дама - что ты! Казино открыла, ходит с телохранителями... По телевизору выступает! Позвоню ей попозже, часиков в девять... И, представляешь, халтурку вечернюю нашла. Придется, правда, вечером уйти ненадолго, но ты спи себе спокойно, не волнуйся - меня на машине обратно будут подбрасывать, я договорилась. Ну, вот. Минут через двадцать будем ужинать. Проголодался, наверное? И я! А чайку я с лавандочкой нам заварю, из старых наших крымских еще сувениров, лавандочка для нервов полезна, и для сна... Тебе ведь спать надо побольше. Да и вкусно очень, что самое-то главное! И печенье есть к чаю! Почти бегом исчезает в комнате. Кухня остается без нее. Когда-то любовно отделанная, аккуратная, хоть и небольшая - но давно, давно... С судном в руках Марина проходит из комнаты в туалет; слышно, как она выливает там судно, потом спускает воду. Переходит из туалета в ванную, свободной рукой зажигает там свет и ныряет в дверь - все поспешно, все на бегу. С гулом и клекотом начинает течь вода. И на мгновение самообладание изменяет Марине; слышен ее голос буквально на истерике, на слезе: - Ну что же это такое, господи! Опять горячую отключили! Полощет судно ледяной водой, потом моет руки - руки сводит. Когда она вытирает их полотенцем, пальцы не гнутся. Совершенно без сил она опускается на стул в кухне и, тупо глядя на чайник, который и не думает закипать, закуривает. Снова она - старуха; ведь никто не видит. Щеки обвисают, в погасших глазах - безумная тоска. Медленно шаманит, ворожит перед ее лицом волокнистый дым. - Ы-ы!
– доносится из комнаты. Марину будто подбрасывает пружиной. - Что, Сашенька? Что?
– она лихорадочно тычет окурком в пепельницу, крошит его свирепо, словно он - символ ее минутной слабости.
– Дым? Ну извини... Или что? А-а!
– хлопает себя по лбу.
– Прости дуру, совсем из башки вон. Мы же утром побриться не успели, я неслась, как угорелая... сейчас, сейчас, Маринка бритовку даст... Она ныряет в комнату, и через минуту оттуда доносится жужжание электробритвы. Струи дыма медленно путешествуют по кухне. - А самое главное я тебе еще и не сказала. Я нашла твоего Роговцева! Помнишь, ты про него рассказывал - служили вместе? Врач божьей милостью, ты говорил. Так он здесь, в городе! Ведет теперь какой-то реабилитационный психотерапевтический центр, "Новая жизнь" называется. Я к нему завтра пойду! Вы же друзья? Друзья ведь были, да? Тишина. Только жужжит бритва. - Ну, вот. Пять минут - и запируем на просторе! Потом я тебе почитаю... Только сначала Ольге попробую позвонить. Жужжание замолкает, и через мгновение Марина выбегает на кухню. Начинает нарезать батон тоненькими ломтиками, потом заваривает чай; достает и раскладывает по тарелкам дымящиеся сосиски...
Полуосвещенная комната - та, в которой Марина утром красилась при свече. Сейчас на том столе, где стояло ее зеркало, горит настольная лампа, и Марина, уютно устроившись с ногами в кресле возле лампы и укрыв ноги пледом, неторопливо читает вслух. - На что дан свет человеку, которого путь закрыт? Дни мои бегут скорее челнока и кончаются без надежды... Зачем Ты поставил меня противником Себе, так что я стал самому себе в тягость? Поставил меня посмешищем для народа и притчею для него? Вот, я кричу: "обида!", и никто не слушает; вопию, и нет суда. Почему беззаконные живут, достигают старости, да и силами крепки? О, если бы человек мог иметь состязание с Богом! Если действовать силою, то Он могуществен; если судом, то кто сведет меня с Ним? Не обвиняй меня; объяви мне, за что Ты со мною борешься? Хорошо ли для Тебя, что Ты угнетаешь, что презираешь дело рук Твоих, а на совет нечестивых посылаешь свет? Если я виновен, горе мне! Если и прав, то не осмелюсь поднять головы моей. Я пресыщен унижением; взгляни на бедствие мое. Тогда зови, и я буду отвечать, или буду говорить я, а Ты отвечай мне. Прежде нежели отойду - и уже не возвращусь... Испуганно взглядывает в сторону лежащего. Тот неподвижно смотрит в потолок. - Ты не волнуйся, - говорит Марина, - там все хорошо кончится. Это просто испытание ему такое было... чтобы любовь ценить научился. Чтобы знал: любовь не за что-то там, не за молитвы и подарки дается, а просто так: либо она есть, либо нет... Понимаешь? - Ы-ы!
Презентация, одна из многих, такая же, как все. Роскошный зал, роскошный стол. Поодаль от стола - человек двадцать приглашенных. На сцене бренчат и завывают. - Вы рассаживайтесь, а я сейчас, - говорит Ольга красавцу средних лет, с благородной проседью в черных волосах.
– Пойду гляну... - Мороз Воевода дозором обходит владенья свои, - понимающе говорит красавец. Она усмехается, кивает - и уходит от группы приглашенных, которые и впрямь сразу начинают двигаться к столу. Неторопливо, но собранно и надменно она бороздит подвластный мир. В соседнем зале казино, где идет бурная вечерняя жизнь, Ольга проходит между столами; надо видеть ее лицо, ее улыбку, ее довольство, когда она хозяйски оглядывается кругом. Обслуга узнает ее и раскланивается; она отвечает на холуйские поклоны легкими движениями гордой головы.
Марина домывает посуду. Сквозь шум воды из комнаты доносятся вопли и костяной перестук хоккейного матча - работает телевизор, и его холодный голубой отсвет освещает темный проем ведущей в комнату двери. Насухо вытерев закоченевшие руки, Марина звонит, и в трубке слышно: - Здравствуйте. С вами говорит автоответчик. Мы будем крайне вам признательны, если вы оставите свое сообщение после длинного сигнала. Марина молча кладет трубку. У нее опять, как почти всегда, когда ее никто не видит, мертвое лицо и мертвые глаза. - В пятый раз...
– вертит визитку в руках и вдруг хлопает себя по лбу: Да тут же еще сотовый указан! Начинает снова набирать, поглядывая в визитку, новый номер - но, будто повинуясь какому-то наитию, прерывается и прикрывает сначала дверь в комнату.
Красавец стоит с бокалом шампанского в руке. Сидящие за столом хохочут. Красавец, тоже сверкая улыбкой, поднимает свободную от бокала руку, утихомиривая собравшихся: - Я еще не кончил! Все опять хохочут. Все уже изрядно навеселе. Кто-то жует, будто с голодного острова приехал. Кто-то под шумок сваливает с тарелочек всевозможную снедь в полиэтиленовые мешочки, упрятанные на коленях. - Долго не кончать - это достоинство мужа, а не оратора!
– кричит кто-то из соседей. Общий хохот. - Ольга Альбертовна, - упрямо говорит красавец, - всегда была героиней нашего времени. Какое бы время ни стояло на дворе - она всегда была его героиней! Вот что я хочу подчеркнуть, господа! И она... и такие, как она... и впредь всегда будут героями всех времен и народов... что бы случалось с этой страной, в какие бы очередные тартарары она не свалилась! Вот за что я хочу поднять этот бокал! Собственно, я его уже поднял... Общий хохот. - И надеюсь, меня поддержат все, здесь собравшиеся, потому что мы все здесь - точно такие же нормальные герои! - В нашей стране быть героем - святая обязанность!
– кричит какой-то эрудит с противоположного края стола. Общий хохот. - В жизни всегда есть место подвигу!
– визгливо, давясь смехом, вторит ему какая-то упакованная в драгоценности дама. Общий хохот. - Что-о?
– картинно возмущается красавец.
– Соперничать со мною в культурном уровне? Да я вас... да я вам... Багрицкого прочитаю! Общий хохот. - Советский поэт Багрицкий!
– как конферансье, возглашает красавец и прихлебывает из своего бокала. И немедленно кто-то откликается: - Багрицкий поэт Советский! Хохот. - Прошу не перебивать! Итак! Слова советского поэта Багрицкого! Мысли народные! Общий хохот. Завывая с утрированной грозностью, красавец читает: - А век поджидает на мостовой, Сосредоточен, как часовой. Иди - и не бойся с ним рядом встать. Твое одиночество веку под стать. Оглянешься - а вокруг враги; Руки протянешь - и нет друзей; Но если он скажет: "Солги" - солги. Но если он скажет: "Убей" - убей. Общий хохот. - Убе-е-ей!!
– орет кто-то из особенно налегавших на спиртное.
– Это круто! - Я хочу выпить за этот век!
– надсаживаясь, перекрикивая шум, возглашает красавец - И за его героев! И особенно - за его очаровательных героинь! он протягивает свой бокал навстречу поднятому с готовностью бокалу Ольги. Они чокаются. - Спасибо! Спасибо, мои дорогие...
– говорит Ольга. Сзади к ней подходит кто-то из шестерок во фраке и подает мобильный телефон. - Ольга Альбертовна, вас, - извиняющимся голосом говорит он.
– Какая-то Марина... сказала, что вы договаривались созвониться... Чувствуется, что Ольга вспоминает не сразу. Но к ее чести - все-таки она профессионал-организатор, этого у нее не отнимешь - очень быстро. Берет трубку. - Да, Мариночка, это я. Что? Прости, дорогуша, здесь шумновато... Работа такая, - и подмигивает сидящему рядом красавцу. Тот понимающе хихикает. Сейчас не очень удобно... Мы обязательно повстречаемся на днях... Что? Не слышу... Ах, ну, как всегда... Прости, дорогуша, сорвалось. Знаешь, стоит добиться хоть какого-то успеха, сразу столько откуда-то выныривает бедных родственников... Нет-нет, к тебе это не относится! Разумеется, надо подумать... Сейчас... Марина, ну опомнись, ну зачем мне тут переводы с языков... Нет, машинописных работ у нас нету... Какие нынче машинописные работы, смешно. Вот что... у нас уборщица заболела. Ты можешь пока поработать вместо нее, а потом, если все будет нормально... может, еще что-то подберем. Ну, думай! Да? Вот и отлично. Мы открыты всю ночь, до пяти утра, значит, нужно придти хотя бы в шесть, чтобы успеть навести порядок... Просто я это к чему - чтобы в шесть утра ты была, как штык. У нас дисциплина. Не так, знаешь ли, как в ваших научных сферах, здесь люди действительно работают... Готова с завтрашнего дня? Замечательно. Я предупрежу охрану... они тебе покажут, так сказать, фронт работ. Целую! Отдает трубку. Красавец доверительно наклоняется к Ольге: - Кто это? Ольга улыбается. Но ответить на эту улыбку улыбкой мало кто захотел бы. Не та улыбка. - Так... Школьная подруга. И потом еще общались некоторое время, когда я в райкоме наукой ведала... Уж такая всегда была правильная, такая талантливая... Доктор теперь, что ли... или еще кандидат. Сортиры у нас будет мыть, - веско и отчего-то мстительно заканчивает она и вдруг смеется: - Сортиры! Сейчас Ольга просто счастлива. По-настоящему счастлива.
Марина сидит на кухне и курит. Глаза почти закрыты. Пальцы дрожат, и дымящаяся сигарета время от времени тычется то в верхнюю, то в нижнюю губу.
Марина снова одевается. - Ну, вот, у меня еще одна победа, - радостно говорит она.
– Нам везет, Сашка, везет! Я же везучая!
– шутливо трижды плюет через левое плечо. Так бы и дальше! Правда, вставать теперь придется ни свет ни заря... ну, и ничего. Во сне выздоравливать хорошо, вот как тебе, например... А когда человек здоров, сон только жизнь укорачивает. Лежишь бревно бревном, и ничего не чувствуешь... А сейчас я ухожу, и буду к часу. Ты спи тут... И не волнуйся. Главное - не волнуйся. Сейчас заработаю, утром заработаю, потом консультацию у Роговцева тебе устроим... Так помаленьку я тебя и вылечу. Все, милый, целую и бегу. Пописать не хочешь на дорожку? Нет? Пауза. Тишина. - Ну, суднышко я поставила... если что. Телевизор пока оставлю, чтоб тебе не скучно было, а скоро все равно электричество отрубят. Бегу! Она гасит свет в коридоре. Потом открывается лестничная дверь, оттуда вываливает сноп желтого света и тут же вновь съеживается и гаснет, отрубленный звонко хлопнувшей дверью. В синеватом, мертвом - как в морге - свете работающего телевизора видно запрокинутое на подушках лицо мужчины; когда-то, вероятно, хорошее, открытое мужественное лицо, но теперь осунувшееся, поблекшее, плохо пробритое из-за ранних морщин. Мужчина беззвучно, бессильно плачет.