Хроники Смуты. Юность царицы

В твоих руках историческая повесть, в которой предприняты две реконструкции. Первая из них – реконструкция художественная. Она позволяет показать яркие характеры наших героев в контексте бурных реалий XVII века. Вторая реконструкция – научная. Благодаря ей мы можем представить себе жизнь, нравы, взаимоотношения людей того времени, предметы и явления, их окружавшие. Для того чтобы эта реконструкция получилась, нужно изучить много источников ушедшей эпохи: документов, картин, литературных прозаических и поэтических произведений. Как профессиональный историк, я много лет пыталась ответить на многочисленные вопросы, которые ставило передо мной изучение истории Смуты на Руси и русских самозванцев-Лжедмитриев. И делала это путем сухого научного повествования, в строгих документальных рамках. Однако со временем поняла, что, имея

безусловную ценность для развития исторической науки, такое изложение никогда не сможет в достаточной степени учесть всего многообразия проявления характера той или иной исторической личности, не проанализирует и не объяснит с точки зрения исторической психологии ее поступков и мотивации. Тем более научный жанр никогда ярко не обрисует наших героев в живых исторических интерьерах, не покажет их повседневного жизненного общения, не сможет в полном объеме отразить их взаимоотношений друг с другом. Все это, однако, подвластно решению в художественном повествовании, и, по моему глубокому убеждению, исторические повести, рассказы или романы-реконструкции, созданные на серьезной основе в виде разного рода источников, должны восприниматься исторической наукой не как антагонисты, но как дополнение к работам, выполненным в строго научном жанре. Словом, как говорил Карамзин: «Выбрать, одушевить, раскрасить», или, другими словами, придать объемы плоской конструкции, что я, собственно, и сделала, желая проникнуть в самые сокровенные уголки души персонажей.

Разумеется, в данной повести-реконструкции я постаралась ограничиться минимумом художественного вымысла и прибегала к нему лишь тогда, когда дошедшие до нас источники не позволяли подробно и качественно воссоздать тот или иной предмет. Прибавлю, что здесь нет вымышленных героев и нет ни одной вымышленной поэтической цитаты. Даже создавая диалоги, я старалась придерживаться особенностей речи того времени. Касается это, в частности, польских персонажей, а имеющийся опыт изучения старинных польских и русских документов весьма помог мне в этом. Хочу подчеркнуть, что воссоздание исторического фона, на котором разворачивались страсти с участием наших героев, дело весьма непростое, оно требует разностороннего знания контекста эпохи, изучение же этого контекста заняло многие годы.

Меня всегда удивляли писатели и киносценаристы, пытавшиеся в своих произведениях подменить художественным вымыслом подлинные факты или события. Смутное время совершенно не нуждается в такой подмене, ибо сама история написала настолько увлекательный, «шекспировский» сценарий случившегося, что любой искусственный вымысел на фоне этого грандиозного «природного» явления кажется слабым и ничтожным. Задача художника заключается только в том, чтобы обновить краски, поблекшие за пылью веков, а не уничтожать их, «замазывая» современными штрихами.

Смута была не только разорительной трагедией и чередой обманов, но и временем упущенных исторических возможностей. Герои ее не были святыми, впрочем, как и не были злодеями. Они жили и действовали в рамках психологии и культуры своего времени, словом, они были только людьми, неожиданно для себя попавшими в стихию непредсказуемого водоворота истории, и пробовали взобраться на вершину исторической волны кто как мог и как умел, влекомые честолюбием человеческой натуры. В итоге многие из тех, кто мыслил себя хозяевами жизни и истории, оказались ее жертвами и ее рабами. Повесть, которую ты держишь в руках, является первой из задуманного мной цикла исторических повестей-реконструкций о русской Смуте. Надеюсь, эта история не утомит тебя, она живая, увлекательная и простая.

Обрамленная чуть припорошенными снегом берегами, река Стрвяж медленно несла свои воды к Днестру, минуя по пути бесчисленные поля, перелески и деревни, извилисто петляя временами у подножия невысоких гор. Встала на пути ее и серая громада Ляшецкого замка, нависающая над убогими, крытыми соломой крестьянскими домами, будто муравьи облепившими массивные валы, служащие ему опорой. Зима этого года выдалась теплой и дождливой, так что обманутая ею Флора продолжала одаривать смертных своими плодами: поля большей частью продолжали зеленеть, кое-где расцветали цветы, а ветви яблоневых и грушевых деревьев в саду за стенами замка хоть и потеряли уже листву, однако гнулись под тяжестью сочных и крупных плодов.

В замке готовились встречать Рождество. Уже минули дни святого Николая и святой Луции, заканчивалась третья неделя адвента, и все вокруг дышало радостным ожиданием предстоящего праздника: многочисленная прислуга обоего пола, тихо напевая рождественские колядки, подметала обширный двор, выбивала дорогие французские и голландские шпалеры и персидские ковры, чистила канделябры и посуду. Повсюду в комнатах и залах с потолков наподобие светильников свисали круглые еловые венки, искусно переплетенные красными лентами и украшенные шишками, в которые теперь вставляли третью свечу, символизирующую христианскую любовь.

Всей этой суетой каждодневно руководила хозяйка – пани Ядвига Мнишек, вместе с двумя младшими дочерьми, семнадцатилетней Мариной и десятилетней Ефросиной, отдавая многочисленные приказания и бдительно следя за их исполнением. Она была уже немолода, однако все еще грациозна, стройна и привлекательна, так что нельзя было не любоваться ее изящным точеным станом, правильными тонкими чертами лица и большими задумчивыми темными глазами, в глубине которых угадывалась усталость и печаль. Облаченная в скромное постное серое платье и полупрозрачный головной платок-рантух, накинутый поверх чепца, приятно оттенявшие смуглую бархатную кожу, пани Ядвига имела только одно украшение своего наряда – обернутые вокруг правого запястья янтарные четки с крупными бусинами и золотым католическим крестом. Обязанности госпожи огромного дома несколько помогали ей отвлечься от грустных мыслей, связанных с мужем, паном воеводой: вот уже несколько недель он хворал и до сегодняшнего дня не покидал своих покоев, лишь изредка принимая управляющего пана Залесского и настоятеля монастыря бернардинцев брата Бенедикта, подолгу гостившего в замке. Пани Ядвигу часто можно было видеть молящейся в замковой часовне и разговаривающей на галерее с семейным доктором Петрици или монахом Бенедиктом: болезнь супруга весьма огорчала ее, и она всем, чем могла, желала ему помочь. В один из дней, вероятно по совету духовника, пани воеводина приказала привести в замок крестьянских детей из окрестности и вместе с дочерьми раздавала им милостыню мелкими серебряными монетами, прося молиться за их семью. Дети боязливо тянулись за подаянием, но затем, осмелев, старший из них, мальчик-русин с веснушчатым чумазым лицом, затянул колядку на ломаном польском языке, которую подхватили и остальные:

Новы рок бежи, в яселках лежиКто, кто?Детентко мале, дайте му хвалеНа земи [1] .

Растроганная хозяйка приказала отвести их на замковую кухню и хорошенько накормить, после чего принялась говорить дочерям, чтобы те всегда раздавали милостыню собственноручно и никогда не препоручали этого прислуге, ибо Иисус был нищ и к нищему надлежит относиться как к святому. А молитвы святых скорее дойдут до Господа и Богородицы, и тогда Небеса с лихвой вознаградят дающего, чего бы он ни попросил.

Молчаливо внимала словам воеводины старшая дочь панна Марина, красивое юное создание, лицом и фигурой очень напоминавшая мать. Одетая подобно родительнице в серое платье, с перекинутой через плечо роскошной черной косой, переплетенной нитками жемчуга, девушка казалась чрезвычайно серьезной и деловитой, но в глазах ее видна была скука: казалось, душеспасительные беседы ее утомили и ей хотелось скорее заняться чем-то более увлекательным. Панна Ефросина, или, как звали ее домашние, Фрозя, бойкий и разговорчивый ребенок, увлеченная ролью госпожи, важно ходила среди работавшей прислуги и выговаривала комнатным девушкам, рассудительно указывая им на их оплошности.

В подобных хлопотах прошла первая половина совсем не зимнего, а скорее осеннего, теплого, но пасмурного дня, и все только ожидали приказания пани Ядвиги, дабы разойтись и подкрепиться полуденной трапезой. Хозяйка с двумя паннами спустились на замковый двор с намерением взглянуть на работу и отпустить слуг, когда все взоры устремились наверх, к опоясывающей двор замковой галерее, куда со стороны мужской половины широко распахнулась окованная железом и медью тяжелая дверь, через которую два юноши-прислужника вынесли высокое кресло, обитое светлой тисненой кожей. Вслед за ними показалась громоздкая фигура хозяина, облаченная в длинный темный меховой халат. «Пан воевода, пан воевода», – с почтением и страхом зашептали присутствовавшие, и казалось, что они нисколько не в восторге от его появления. Остановившись у края балюстрады и сложив унизанные перстнями ладони на огромном животе, пожилой толстяк некоторое время наблюдал за происходящим, жадно и глубоко вдыхая влажный воздух, а затем тяжело опустился в кресло, казалось, даже издав при этом тихий стон. С противоположной стороны галереи к супругу уже спешила пани Ядвига, взволнованно всплескивая на ходу руками и словно заведенная восклицая «О, Езус, Мария!»