Хроники Средиземья
Шрифт:
— Славно дернули, ребята! Нам повезло, что наша веревка крепче.
— Кто первый? — спросил Бильбо.
— Я, — откликнулся Торин. — Со мной поплывут Фили и Балин. И вы, — прибавил он, посмотрев на хоббита. — Потом Кили, Оин, Глоин и Дори, следом Ори, Нори, Бифур и Бофур. Последними — Двалин и Бомбур.
— Вечно я последний, — проворчал Бомбур. — Надоело! Почему всегда я?
— Потому что ты самый толстый. А Двалин легче остальных, поэтому ты поплывешь с ним. И вообще, хватит прекословить! Будешь ворчать, с тобой точно что-нибудь случится.
— А весел-то нет! — воскликнул Бильбо. —
— Дайте мне другую веревку, — попросил Фили. Прицепив крюк и примерившись, он зашвырнул веревку на противоположный берег. Плеска слышно не было, значит, крюк запутался в ветвях. Подергав веревку, Фили сказал: — Садитесь и тяните. А мы потом подтащим лодку обратно, и все дела.
Вскоре все очутились на другом берегу. Последними переправились Двалин и Бомбур. Двалин вылез из лодки с веревкой в руках, а Бомбур, до сих пор тихонько ворчавший себе под нос, готовился последовать за ним, когда случилось нечто непредвиденное. В темноте послышался цокот копыт, и вдруг на тропе возник олень.
Он мчался напропалую — врезался в гномов, не успевших сообразить, что к чему, а потом прыгнул и, взмыв высоко в воздух, перелетел через реку.
Уйти безнаказанным ему, впрочем, не удалось. Торин был единственным, кто устоял на ногах и не потерял головы. Едва выбравшись из лодки, король гномов наложил на тетиву стрелу — так, на всякий случай (если, к примеру, появится хозяин лодки). Он выстрелил. Олень словно споткнулся. Темнота поглотила животное, но цокот копыт еще был слышен — неровный, дробный, будто у оленя начали заплетаться копыта.
Гномы наперебой стали поздравлять Торина с удачным выстрелом, и тут раздался вопль Бильбо:
— Бомбур упал! Он тонет!
Так оно и было. Прыгая, олень копытом задел Бомбура, одной ногой еще стоявшего в лодке. Толстяк пошатнулся, лодка отошла от берега, и гном рухнул в черную воду, отчаянно пытаясь ухватиться за нависавшие над берегом корни. Между тем лодка медленно уплывала прочь.
Приглядевшись, гномы различили на воде колпак Бомбура и кинули туда веревку. Бомбур ухватился за крюк, и его быстро вытащили. Разумеется, вымок он насквозь, но это было далеко не самое худшее. Очутившись на суше, Бомбур тотчас же крепко заснул, и разбудить его, несмотря на все старания, никак не удавалось.
Путники принялись проклинать неуклюжесть Бомбура и свое невезение (потеря лодки означала, что оленятинки им отведать не придется), как вдруг вдалеке запели охотничьи рога и послышался собачий лай. Впечатление было такое, будто с севера по тропе приближается охота. Гномы притихли, настороженно прислушиваясь.
Бомбур спал, его широкое лицо расплылось в улыбке — толстяку явно снилось что-то очень приятное. Внезапно из мрака выскочила снежно-белая лань, а за ней детеныши. Животные словно светились. Прежде чем Торин успел открыть рот, трое гномов схватились за луки. Но ни один выстрел как будто не достиг цели. Оленье семейство скрылось за деревьями столь же бесшумно, сколь и появилось. А раздосадованные гномы продолжали стрелять.
— Хватит! Прекратите! — взывал Торин, но было уже поздно: колчаны опустели. Луки — подарок Беорна — теперь ни на что не годились.
С каждым днем становилось
Но они ни о чем таком не догадывались и хмуро брели по тропе, изнемогая под тяжестью Бомбура. Толстяк был настолько грузен, что нести его приходилось вчетвером, а остальные тащили мешки. Те, конечно, полегчали, но это нисколько не радовало, ибо ни еды, ни питья почти не осталось. А в лесу ничего съестного не росло, попадались лишь какие-то омерзительные на вид грибы да травы с неприятным запахом.
На четвертый день после переправы вступили в заросли бука. Поначалу перемена обрадовала, ибо тьма заметно поредела и вокруг тропы разлилось зеленоватое свечение. Но бесконечные ряды серых стволов, этакие живые колонны, поддерживающие лиственную крышу, навевали уныние. Печально шелестел ветер, на землю падали листья, напоминая, что близится осень. Ноги тонули в толстом ковре палой листвы.
Бомбур все спал, а остальные понемногу впадали в отчаяние. Порой откуда-то доносился смех, слышались голоса и песни — диковинные песни, вовсе не гоблинские, таинственные и пугающие. По правде сказать, в Лихолесье пугало все.
Прошло еще два дня, тропа побежала под уклон и вывела в лощину, где росли могучие дубы.
— Может, мы уже на опушке? — спросил Торин. — Эй, кто-нибудь, заберитесь на дерево, какое повыше. Должен же этот проклятый лес рано или поздно кончиться!
Естественно, под «кто-нибудь» гном разумел Бильбо. Хоббит был легче всех, даже легче Двалина. Бедный господин Торбинс совершенно не умел лазить по деревьям. Но его подсадили на нижний сук громадного дуба, стоявшего прямо посреди тропы, и он принялся взбираться, продираясь сквозь переплетенные ветви, хлеставшие по лицу; скоро весь он стал зеленым и коричневым — от ветхой коры древнего дуба; ноги не раз и не два соскальзывали и срывались, и выручали лишь крепкие руки. Карабкаясь вверх, Бильбо все ждал, что вот-вот наткнется на громадного паука; когда же страх перед пауками немного отпустил, он стал прикидывать, как будет спускаться, и ему вновь стало жутко. Наконец, пробравшись сквозь крону, хоббит достиг макушки, высунул голову из листвы и увидел пауков — обычных, крохотных, совсем нестрашных.
Солнечный свет показался ослепительным. Гномы что-то кричали снизу, но Бильбо не отвечал, позабыв обо всем. Когда глаза привыкли к свету, он окинул взглядом море темно-зеленой листвы, по которому словно гнал волны легкий ветерок.
Над лесом вились мириады бабочек, похожих на переливниц — эти бабочки селятся на верхушках дубов. Правда, здешние были черными, иссиня-черными.
Хоббит долго разглядывал бабочек, наслаждаясь свежим воздухом. Наконец он отвлекся и услышал вопли гномов, которые в нетерпении буквально скакали под деревом. Бильбо осмотрелся. Лесу не было ни конца ни края. Радость хоббита угасла, он понуро начал спускаться.