Хроники странствий петербургского художника
Шрифт:
Глядя на большого музыканта и располагающего к себе человека, сразу услышавшего меня, я вспомнил, с каким неимоверным трудом я пробивал зимой 1990 года эту же выставку в родном Питере, как сопротивлялось её организации и проведению напуганное до кишок тупое чиновничество от культуры, не зная, как поступить в ситуации неминуемого крушения господствующей репрессивной идеологии, которой они ревностно служили. Показав в своих монументальных циклах человека, которого хотели сделать послушным рабом пустой и выхолощенный идеи, умертвив в нем все живое и превратив в манекеноподобное управляемое существо, в предверии краха опустошенной Империи, я навлёк на себя последнюю волну бессильного гнева всех служак и подхалимов прежней рассыпающейся власти, всего перепуганного чиновничьего отребья, вскоре принявшегося раболепно служить уже новым хозяевам жизни и государства. Мой телефон был на прослушке, искусствоведа, написавшего о моем творчестве, вызывали в Большой дом… Но они просчитались. Люди, желавшие знать правду и узнать себя в моих работах, были на моей стороне, о чем говорили их искренние и честные отклики и пожелания, поддержавшие меня в тот
Рижские художники Марина и Лёня Максутовы оказались замечательными ребятами. Встретившись в стенах рижской Академии Художеств, они создали прочный семейный и творческий союз, который должен был быть долгим и счастливым… Мы познакомились с ними в их доме, расположенном в новых кварталах за Даугавой. Лёня, будучи уроженцем Астрахани, рано стал одним из наиболее ярких и узнаваемых рижских художников. Его работы были известны в Москве и за пределами Латвии. Его выразительная, насыщенная сложной символикой, концептуальная графика очень понравилась нам с Натальей. Молодой, блестяще образованный, импульсивный, он артистично владел многими графическими и живописными техниками и создавал сложные и интересные, философски нагруженные композиции, которые охотно приобретали западные коллекционеры. Мы провели у них несколько часов, чувствуя себя отменно в гостеприимной и родной нам обстановке, где все дышало творчеством и вдохновением. Лёня делился своими планами на будущее, собирался в Москву, куда его впервые пригласили в качестве художника-сценографа для работы над фильмом… К великому сожалению, через год после нашего знакомства в Риге, он трагически погиб во время пожара в двух вагонах скорого поезда Рига-Москва… Я узнал об этой потрясшей меня трагедии от своего друга-журналиста местной газеты в Красногородском, будучи у себя в Псковской деревне. Так случилось, что они с Леней нагрянули ко мне проездом в Михайловское, когда меня не было (я куда-то выехал). Лёня оставил в дверях моей избы записку следующего содержания: «Мой, друг мы вас навестили, но к сожалению, не застали. Лёня Максутов». Так и не состоялась наша желанная встреча у меня на Псковщине… Я храню эту записку все годы как память о Лене, истинном художнике и прекрасном душевном парне. Вечная память тебе, мой друг по крови и нашему общему ремеслу.
А тогда, поздним июльским вечером, мы с Натальей простились с нашими друзьями, надеясь на новые встречи в будущем…
Как сложилась судьба Марины, овдовевшей в 26 лет, мне неизвестно. Связь наша оборвалась. Государственная граница разделила две страны, нашу Россию и их Латвию, но возможно ли разделить границами жаждущие общения человеческие сердца?
Аве, Мария. Отъезд
Проснувшись довольно поздно и лёжа на полу в крошечной комнатке в квартире Межиньшей, мы с Натальей перекатывали в голове вчерашние впечатления – две такие яркие встречи. Сколько сказано важных и не пустых слов, сколько выражено мыслей, озвучено надежд и откровений! Все это должно было найти своё место в сокровенных уголках нашей благодарной памяти. Поэты… Композиторы… Художники… Не чая увидеть кого-либо из своих коллег, мы неожиданно оказались в эпицентре живой, бьющей ключом художественной жизни почти европейского города Риги. Естественно, это ошеломило нас, приехавших из своих деревенских берлог… Я посмотрел на Наталью… Её выразительное помолодевшее лицо излучало тихий свет удовлетворения… Мы чувствовали, что следует притормозить, и, сделав себе передышку, просто побродить по городу. Позавтракав с Людмилой (Петя уехал по делам), мы решили по отдельности посмотреть на город. Наталья захотела заглянуть в пару рижских магазинов.
Договорившись встретиться у Межиньшей, мы вышли на улицу. День выдался серебристо-туманным, тёплым, задумчивым. Бледно-голубое балтийское небо дышало легкой влажной прохладой. Старинные дома стояли, как выразительная декорация какого-то давно недосмотренного спектакля… Я пытался вспомнить, о чем он. Как если бы некая затянувшаяся мучительная история не получила нужной развязки… Не спеша, чувствуя себя незаметным статистом в этой давней истории, шёл по влажному тротуару без всякой цели, наугад… Вокруг меня сновали по-летнему одетые рижане, мужчины и женщины, у некоторых на лице была видна печать забот, кто-то выглядел абсолютно беспечным, особенно женщины. Их легкие нарядные платья делали их похожими, на нежной расцветки бабочек… Как же приятно раствориться в чужом незнакомом городе, благоухающим, пахнущим нежными ароматами чужой незнакомой жизни…
Чужой?.. Незнакомой?.. Неужели настолько незнакомой?.. Внезапно мои мысли поколебало легкое цоканье, почти сразу смахнувшее мою задумчивость. Господи… Что это? Что со мной?! И, словно холодная игла вошла мне под сердце. В моем расслабленном мозгу неожиданно всплыли, отчётливо прозвучали кем-то давно сказанные слова: «Разве вы не провожаете меня домой?».
Мария… Мария… Вот что это такое… Я осмотрелся: недалеко от меня по другой стороне тротуара, цокая высокими каблуками враскачку шла невысокая и стройная молодая женщина… Роскошные светлые волосы красиво падали на её узкие плечи… Аромат легких духов фирмы «Дзинтарс» легким шлейфом достигал моих ноздрей. Мария… Вот что, оказывается, до сих пор прячется во мне, на давнем, позабытом невесть где, запылённом зеркале моего подсознания… Мария… Как же я мог? Как мог позволить себе забыть это имя? Заглушить его звук в своём сердце?..
Легкая испарина окутала мой лоб. К лицу словно поднесли вату, смоченную нашатырем… И вдруг меня сразила невозможная и дерзкая мысль: «Неужели она ещё живёт в этом городе, возможно, также ходит по этим улицам? Неужели это возможно? Ведь 20 лет прошло?».
Ноги сами незаметно привели меня к Ратушной площади… Господи, подумалось мне… Как такое возможно? Ноги все ещё помнят… Ноги… Помнят!!! А я, получается, забыл… Негромко звякнули колокола. Это Домской собор окликал моё прошлое… Я стоял посреди площади. И голова моя кружилась от этого грустно-покаянного звона… Мария… Вон там, на той стороне площади, 20 лет назад я однажды увидел её идущей… А потом… Потом мы шли вместе, о чем-то болтая… Зашли вон в то кафе… Где же оно… То кафе… Похоже, на месте… «Три брата». Да, именно так оно и называлось… Я словно накачанный ртутью, подошёл к этому кафе… Все ещё не доверяя себе, зашёл… Оно было почти пустым, что не удивило меня… Вон и тот столик! На том же самом месте… Медленно, ох, как медленно, подошёл к нему… Сел… Не сразу, но ко мне подошёл официант: «Чем могу служить?». Я был как в полусне, очень похоже на наркоз… «Чашку капучино», – беззвучно прошептал я и посмотрел в окно…
Не помню, как я вернулся в наше временное пристанище. Наталья уже ждала меня. Оказывается, её хватило ненадолго. На один всего лишь магазин, и то музыкальный, грампластинок… И она показала мне своё приобретение. Это была красиво изданная пластинка Баха. Вариации и токкаты. В исполнении Глена Гульда…
…Мы ехали уже второй час, когда стало резко темнеть, дальние огни фар выхватывали из мрака серую однообразную ленту шоссе и редкие придорожные знаки. Мы покинули Ригу внезапно, неожиданно для самих себя и наших милых друзей Межиньшей… Мы оба с Натальей почувствовали, что мы не можем более оставаться… Почему? Объяснения не находилось. Просто не можем. И все… Словно в песочных часах просыпался песок. Или вдруг остановились часы, а ты и не заметил, сколько прошло времени. Монотонно рокотал мотор. Со свистом, нетерпеливо разрывая ночной мрак, наш «Москвич» увозил нас домой, в наши деревенские пристанища… Держа руль левой рукой, правую я положил на ладонь Натальи… Она была мягкой и доверчиво тёплой.
1970. Мой Дагестан
Посвящаю моему институтскому другу,
художнику Александру Рычкову-Галактионову
Середина лета 1970 года была для нас с другом началом интересного и непростого путешествия по Дагестану. Мой заинтересованный читатель помнит о моей любви к Кавказу, помнит мои воспоминания о странствиях по Абхазии, Грузии и Осетии, состоявшиеся ещё по окончании первого курса Академии. Побывать в Дагестане было моей давней мечтой. В решающей степени на неё повлияла поэзия Расула Гамзатова, Сулеймана Стальского и других дагестанских поэтов, которых я открыл для себя ещё на первом курсе института. Они разбудили во мне жгучий интерес к «стране гор и горе языков». Ну, и, безусловно, Лермонтов: «В полдневный жар в долине Дагестана…». И когда я дошёл до «точки кипения», я подбил на эту поездку моего друга Сашку. И вот, взяв билеты на поезд до Краснодара, облачившись по-походному, с рюкзаками за плечами и папками наперевес, мы начали наше бесстрашное и в чем-то авантюрное предприятие. План был такой: доехать до Махачкалы (город Махача), далее – отправиться высоко в горы, в Хунзах, затем на малую родину Расула Гамзатова и легендарного вождя ожесточенной борьбы за независимость Дагестана в 19-м веке имама Шамиля, и дальше – по обстановке.
Поздним вечером приехав в Махачкалу из Краснодара, мы из соображений безопасности решили заночевать в палатке на берегу Каспия. Ночь, довольно бессонную, мы провели под шорох каспийских волн, дыша тёплым соленым ветром, дующим с востока, с жарких Кара-кумов. Утром мы выехали в горы. Маленький пузатый автобус, долго и трудно вез нас по горному серпантину все выше и выше, мимо головокружительных горных пейзажей. Признаться, это было довольно страшно: справа – пропасть, слева – уходящая в небо скала. И так большую часть пути… Палки с белыми тряпками на обочине, на краю головокружительного обрыва, молча, но красноречиво, указывали о страшном конце чьих-то жизней… Но мы выдержали с Рыкой это чертово колесо, поднявшее нас в заоблачные выси…
И вот оно, то самое головокружение настоящих гор, от которых многие готовы свихнуться! Да, это и впрямь круто!
Что представляют из себя восточные склоны главного Кавказского хребта? В самой высокой части, куда мы добрались, это титаническое нагромождение диких, взмывающих со всех сторон неприступных скал, рассеченных глубокими ущельями, на дне которых бегут быстрые холодные потоки, сбегающие с вершин этой отдаленной от всего живого безбрежной горной страны… Это страна горцев – суровых, замкнутых немногословных людей, живущих по законам шариата, как и сотни лет назад, с небольшой поправкой на время. Это аварцы – один из многочисленных этносов, живущих столетиями в этой пустынной части Большого Кавказа. Это люди: древние старики, молчаливые мужчины, ещё более молчаливые женщины, издревле ценящие силу, мужество, смелость и простодушную добросердечность. Мы с Сашкой, забравшись столь далеко и высоко и войдя в быт этого народа, считались, по законам гор, гостями. Тогда, 50 лет назад, мы чувствовали, что постоянно находимся в фокусе внимания коренных жителей этих диких мест. Историю борьбы горцев с русскими никто не мог отменить, она на генетическом уровне, в родовой памяти передавалась из поколения в поколение. Ловя на себе напряженные взгляды из-под черных мохнатых бровей, мы кожей чувствовали, как в головах, увенчанных белыми бараньими шапками, сами собой возникали вопросы типа: «А что нужно здесь этим двум светловолосым русским, странного вида, столь отличающимися от нас, коричневых от загара и черноволосых?». И то сказать, Сашка ещё перед поездкой сюда, по моему совету, обрился наголо, отпустил бороду и, прикрыв голову легкой белой шапчонкой с козырьком от палящего солнца, был похож на странного, ненастоящего горца. Но все это нас не остановило, жажда узнавания и чисто художественный интерес были сильнее любого страха. Да и наш в целом миролюбивый вид художников с папками в руках, вероятно, внушал некое доверие. Вот с таких мыслей начиналась наша аварская Одиссея лета 1970 года.