Хроники странствий петербургского художника
Шрифт:
Наталья приехала в Питер из Москвы, куда ранее приехала с Украины, из городка Шепетовки, где окончила среднюю школу. Отец её был военным прокурором. Не доучившись в худучилище им. 1905 года, чтобы не потерять время, она рванула в Питер, покоривший её с порога, поступила в «Муху» на факультет художественной росписи тканей. Окончила. Нашла себе здесь мужа-инженера, став ленинградкой, дважды родила. Скоропостижная смерть мужа сделала её вдовой в 30 лет… Мы встретились через 10… Так легла карта. Так повернулась Судьба, похожая на изменчивый диск Селены. Мне показалось тогда, что она чувствовала себя одинокой и чуждой большому, некогда поразившему её городу, где жить оказалось куда сложнее, чем это казалось в юности… Не потому ли так засосала нас поздняя любовь, чтобы дать нам шанс добрать своё, вырванное у нас изменчивой Судьбой?
Миновав Резекне, мы рассекали по классному шоссе общим направлением на Ригу. Странная табличка-указатель
Третий час пути стал предательски утомлять. Сказалась бессонная ночь, отданная любви. Серая тоскливая лента шоссе надвое рассекала чуть всхолмленную, окрашенную в желтые тона спелого лета, в целом, не слишком выразительную эту часть Латвии с разбросанными повсюду небольшими хуторами, обходя небольшие городки и стремя нас к ещё неблизкой Риге. Сквозь легкую дремоту пытался я вспомнить, когда же я был в ней последний раз…
Нагруженная сегодняшними переживаниями и эмоциями, память с трудом перенесла меня в мою молодость. 70-й год… Наша практика в Риге, город на Даугаве, очаровавшей меня строгим католическим шармом… Наши бесконечные походы по «тихим улочкам Риги»… Мария… Ударом далекого католического колокола отозвалось во мне это далекое, близкое мне когда-то имя… Мария… Вдруг отчётливо всплыли несколько наших волшебных, загадочных встреч, моя сумасшедшая влюбленность в эту поразившую меня тогда красивую женщину чуть цыганского типа, до слез потрясшую меня своим исполнением моего любимого Баха… Мария… 20 лет прошло… Я вспомнил её предсказания о моей будущей жизни. А ведь они, пожалуй, исполнились, с той невозможной точностью, которую она предрекла! Я вспомнил свою жизнь, пролетевшую за эти прошедшие 20 лет, как безостановочный скорый поезд мимо одинокого степного полустанка. Господи милосердный! 20 лет моей жизни…
«Что-то во мне взорвалось, как жакан, / Выйду ли в ночь, у платформы застыну – / Где ты, мой поезд Москва-Абакан? / Взрежь эту жуть, отвези меня к сыну…».
Я ведь действительно рано и крупно начал, сделав своим девизом: «Все или ничего!». Сорвавшись как с цепи, я ещё со студенчества стал швырять себя на черные рифы жизни, бесстрашно выгребая в простершемся передо мной океане свободы… Никакой власти над собой я не признавал по определению. Мне действительно светила яркая и путеводная звезда удачи, освещавшая, словно предуказанный мне путь, по которому я с радостью сумасшедшего паломника, шёл к своей смутной мечте… Была ли высшая цель? Была – максимально приблизить себя к грешному человечеству, чтобы познать его сильные и слабые стороны, взвесив это на весах собственного жизненного опыта, найти своё собственное место в оскоплённом заблуждениями мире, отравленном губительными идеями подавления человека. Да, я играл по-крупному, иногда многим рискуя и даже жертвуя, но не поддающаяся разумному объяснению сила влекла меня по этому заведомо тернистому и, казалось, бесперспективному, с точки зрения обывательской логики, пути…
Ах, Мария… Как ты была проницательна, как пророчески точно ты нарисовала тогда картину моего будущего, похожего на монументальную фреску на тему битвы богов с гигантами! Я и сейчас чувствую себя в состоянии этой борьбы с собственными и общими нескончаемыми заблуждениями хилого и своевольного человеческого ума, частью этой бесплодной и вечной борьбы дольнего и горнего начал…
Что приносило мне утешение? Деньги я никогда не ценил, хотя и имел их много. Только душевная человеческая тонкость, ищущий широкий ум и харизма, как раз то, что крайне редко встречаешь в человеке, опутанном ядовитой паутиной примитивного эгоизма, загнанного в него примитивным социумом или ещё более примитивным государством… Понятно, друзей среди мужеского пола у меня не было, и не могло быть по определению (кроме одного, погибшего, в котором я был уверен, как в себе). Я искал эти редкие качества в женщинах (в ком же ещё!), но и здесь я не был так удачлив, как хотел бы. Встречи с ними были спонтанны до алогизма, притом, что я легко обманывался (и готов был обманываться!) на их счёт… Две-три из десятка встреченных, возможно, отвечали моим критериям, но даже с ними не сложилось… Да и могло ли сложиться, с такой разницей потенциалов!
Мало-помалу, перекатывая в голове подобные мысли, по оживившемуся движению я понял, что мы уже на дальних подступах к Риге…
Саласпилс
Это страшное место на кровавой карте изощренной человеческой жестокости всегда угнетало меня своим нахождением недалеко от, казалось бы, такой тихой и романтичной Риги. Вот, подумалось мне, ещё одно доказательство крайней ущербности человеческого рода, несмываемый временем знак общей вины, павшей на всех нас без исключения. Могли ли мы, наше государство СССР, не допустить этого? Этот вопрос до сих пор остаётся для меня открытым… Я принял решение не заезжать на этот скорбный мемориал, где фашистами проводились страшные опыты над детьми: у меня в памяти еще горел образ брошенного собственной матерью, одинокого, запертого мальчишки из Красногородского детдома, свежи были и жуткие воспоминания о расстрельном рве в латгальской деревеньке Аудрини, и адские видения Керченских катакомб, кошмарившие меня все эти 10 лет… В конце 80-х я написал несколько больших работ на эту тяжелую тему, и боль от соприкосновения с этим ужасом была слишком свежа.
Наконец дорога вывела нас на берег Даугавы, от неё повеяло отрезвляющей свежестью – до Риги оставалось всего ничего… Старинный город в устье Даугавы встретил нас косыми лучами тёплого июльского вечера. Что я чувствовал, впервые въезжая на своей машине некогда слишком знакомый город, где много лет назад я испытал потрясение первой влюбленности, обрушившей на меня божественную музыку Баха… Я бы, наверное, затруднился ответить. Но одно было несомненно: внутри у меня переключился невидимый рычажок, и время побежало по другому руслу…
Наталья, близкий мне человек, вышла из долгого забытья, навалившегося на неё в середине монотонного пути от Резекне. В одном из маркетов на въезде в город мы купили большой рижский торт – нам предстояло увидеть добрых друзей, Людмилу и Петра Межиньш, замечательных рижских поэтов, и не менее замечательную и дружную супружескую пару.
Вот и старинный дом на небольшой и незаметной улице Волгунтес, в центре старого города, где живут наши друзья. Они встречают нас на пороге своей небольшой уютной квартиры, мы пожимаем друг другу руки, я представляю им Наталью. Добрые улыбки светятся на их лицах. Петя Межиньш, чистокровный латыш, прекрасный русскоязычный поэт, классический интеллигент, невысокого роста, с приятным лицом – внебрачный сын первого президента Латвии – вместе со своей женой Людмилой, урожденной псковитянкой, помимо того, что были идеальной семейной парой, являлись неким символом всей русскоязычной поэзии в Латвии, издателями альманаха и большой серии малоформатных изданий поэтов, пишущих на русском языке. Их подвижничество в условиях нарастающей враждебности ко всему русскому, являлось настоящим гражданским подвигом. Впрочем, настоящая поэзия, как и всякое гуманистическое искусство в целом работает «поверх барьеров» и всяческих ограничений, объединяя людей, способных к любви и восприятию прекрасного. Это трюизм.
Дав нам отдохнуть после утомительного пути, ближе к ночи наши друзья устроили небольшую дружескую пирушку по случаю нашего приезда. Разговоры затянулись далеко за полночь, на душе было легко и радостно от встречи с единомышленниками и прекрасными людьми. Ребята предложили нам встретиться с их друзьями и нашими коллегами, художниками Мариной и Леней Максутовыми, выпускниками Рижской Академии Художеств, и взялись организовать нашу встречу. Я поделился своей идеей провести в Риге персональную выставку «Се, сын Твой…». Она имела весной этого года большой успех в Питере, собрав прекрасную прессу, включая телевидение и радио, и я задумал показать её в Риге. Ребята посоветовали мне встретиться с Раймондсом Паулсом, который был недавно назначен министром культуры, тем более что само министерство расположено на той же улице Волгунтес.
И вот мы с Натальей в уютном, старинном, напоминающем кают-компанию старинного фрегата, кабинете министра культуры Латвии. Раймондс Паулс, как всегда, импозантный, встаёт нам навстречу. Мы представляемся. Услышав громкую, узнаваемую во всем культурном мире фамилию Натальи, он галантно склоняется и со словами: «О… Какие люди» целует ей руку. Сразу подкупает доступность министра и его демократизм. Никакой напыщенности и традиционной совковой псевдомногозначительности, столь знакомой мне по Ленинграду-Петербургу. В его вопросах и готовности содействовать реализации моей идеи сквозит доброжелательность и деловая заинтересованность. Оценив трагическую тематику моих работ, он предложил мне посмотреть для моей экспозиции две площадки на выбор: монументальную церковь святого Петра, самое высокое сооружение в Риге, или коммерческий выставочный центр в центре Города, на одной из центральных улиц.