Хроники Великих Магов. Абрамелин

Аберемко Алексей

На эту родинку обратил своё внимание и Генрих. «Она похожа на сердце, над которым и расположена. Это знак любви», – мечтательно подумал он. Потом, не дождавшись поддержки от друзей, проговорил:

– Жак сказал, что ты всех друзей зовёшь.

Взгляд девушки был настолько материален, что ударил Генриха в лоб. Он даже отшатнулся. Сначала Эльза от возмущения не могла произнести ни слова, а только открывала рот, как только что выловленная рыба. Потом её взорвало:

– Ты что, Цыплячья шея, меня за падшую женщину из веселого дома держишь? Да я вообще не представляю себе ту девушку, которая тебя хоть куда-нибудь позовёт! Иди к проституткам, плати им деньги, может, снизойдут, – потом девушка нагнулась к самому лицу Генриха и злобно прошипела, – а если проболтаешься, что здесь узнал, Маркус свернет твою цыплячью

шею. Она повернула голову к Маркусу, тот еле заметно кивнул. Потом Эльза повернулась к Жаку, – а ты, чтобы не болтал лишнего, будешь последним. Пошли.

Жак открыл дверь пекарни, пропустил Эльзу и Маркуса, потом зашёл сам, закрыл дверь и задвинул засов.

Генрих остался стоять на улице. Он понимал, что только что у него стало на трёх друзей меньше. Это было грустно, а если учесть то, что их до этого было всего три, арифметика складывалась и вообще печальная. Пошёл снег. Сначала отдельными снежинками, потом сильнее и сильнее. Наконец, начался настоящий снегопад. Генрих, так и не очнувшись от грустных мыслей, медленно побрёл домой.

Дома уже готовился стол для праздничного ужина. Мать Генриха, Хенни Крамер, щуплая женщина невысокого роста, который казался еще ниже из-за привычки постоянно склонять голову, расстелила праздничную скатерть, расставляла приборы. Из кухни долетали запахи готовящейся снеди. Отец ,Отто Крамер, сидел в конторе, приводя в порядок записи в большой книге и подводя баланс ушедшего года. Карл, старший брат Генриха, ещё не вернулся с гуляний. Генрих прошел в комнату, которую делил с Карлом, сел на кровать и бездумно уставился в стену. Так и просидел, пока не вбежал весёлый и румяный после гуляния брат:

– Привет, Генрих! Что такой хмурый? Праздник ведь! Мы с друзьями пробежались переодетыми по домам. Пели гимны за подарки. Я полмешка принес. Вон, в углу положил. Потом с тобой разделим. А ты что, с компанией своей разругался?

Карл был на три года старше Генриха. Это было единственное живое существо на свете, которое по-настоящему его любило. Во всяком случае, так казалось самому Генриху. Но даже брату он не мог рассказать причину своего мрачного настроения. От необходимости объясняться спасла мать, позвав сыновей к столу.

Меняльное дело семьи Крамеров переживало не лучшие времена. Они нажили немалый капитал во время разгара Столетней войны и крестовых походов на гуситов, ссужая деньги на военные нужды и деря с вернувшихся с добычей рыцарей втридорога. Если же должник не возвращался, церковь или богатые соседи, не рискнувшие играть в лотерею войны, охотно скупали векселя, чтобы прирезать себе земли кредитора. Также удалось урвать на падении курса серебряных денег во время военной неразберихи, спекулируя золотом. Да и золотые монеты были разными. Их чеканили многие правители, стараясь золота применять поменьше, а курс устанавливать побольше. Знающий меняла на этом тоже мог неплохо нагреть руки. А Отто Крамер был знающий меняла.

Однако наступили мирные времена, и курсы постепенно стабилизировались. Люди стали жить лучше, ссуды брать не желали, обходясь собственными средствами. А если кому и нужны были деньги срочно, шли в заведения, созданные по примеру венецианских и флорентийских крупных меняльных контор, называемых на зарубежный манер «банками». За счёт большого оборота, банки имели возможность назначать низкие проценты. Они умудрялись давать ссуды даже главам государств, так как доходы банкиров в сотни раз превышали доходы королей. От прибыли крупных флорентийских банков в Священной Римской Империи могли отщипнуть только банки еврейских общин. Этот богоизбранный, всеми гонимый народ быстро умел приспосабливаться к меняющейся ситуации. Особенно там, где дело касалось денег.

Церковь тоже не оставалась в стороне. Пытаясь тоже получить свой кусок пирога, она объявила кредитные организации греховными, ибо Иисус Христос призывал гнать менял из храмов. Приходилось банкирам жертвовать и на нужды Церкви. Сами же каноники и епископы не гнушались давать деньги в рост на богоугодные дела, считая проценты некоторым видом пребенды 16 .

Мелким ростовщикам, таким как Отто Крамер оставались лишь рискованные предприятия с криминальным миром или мелкие ссуды сомнительным предприятиям, с которыми банки не хотели иметь дело. Постоянными

клиентами были раубриттеры 17 замка Кёнигсбург из славных, но обедневших ветвей родов Ратзамхаузенов, Гогенштауфенов и Хохенштейнов замок находился в полутора больших немецких милях 18 от Шлеттштадта. Зачастую, прибыль приходила в виде товара, иногда краденого, иногда мало ликвидного. А иногда, у разорившегося клиента и взять было нечего. Небольшой, но постоянный доход всё ещё приносил обмен денег. Купцы, приезжавшие в вольный город, везли золото, так как его было легче прятать, и меняли на серебро, более удобное для мелких расчётов. Разбойники же, наоборот, любили золото. Они обманывали себя мечтами, что будут копить золото в сундуках, разбогатеют, и каждый из них будет иметь своё поместье и по несколько сёл, а может и небольших городишек. Но золото проматывалось с ещё большей скоростью, чем добывалось. Доблестные рыцари снова выходили на большую дорогу, а потом снова покупали дорогое их сердцу золото.

16

Денежное содержание, доход от церковной должности.

17

Рыцари или бароны, промышлявшие разбоем в своих владениях.

18

Большая немецкая миля – примерно 7,3 км.

И даже с той небольшой прибыли необходимо было отчислять на нужды города, такие как содержание городского совета и лично бургомистра, ремонт городской стены, дорог, улиц и площадей, устроение праздников. Хотя жители и понимали, что значительная часть денег разворовывалась и опять же шла на содержание городского совета, бургомистра и их семей. Жизнь в городе становилась дороже, а доход от меняльной конторы – ниже. Поэтому-то родные всё реже и реже видели главу семьи в хорошем настроении.

Прошли времена, когда на столе Крамеров красовался рождественский кабанчик. Зато был большой пирог с мясом, испеченный в виде кабаньей головы. Были ещё белые силезские колбаски вайсвурст, фаршированная щука, каравай белого хлеба, овечий сыр, квашеная капуста и мочёные яблоки. В честь праздника кроме пива выставили кувшин мозельского вина. На десерт мать испекла пряники в меду и заморозила сладкий творог.

Сели за стол. Отец в честь Рождества прочитал молитву «На помощь и защиту», потом, благодаря Бога за угощение, все хором прочитали короткую молитву «Перед едой». Глава семьи взял нож, разрезал пирог. Мать разложила куски по тарелкам. Она обратилась к мужу:

– Вам какой кусок положить?

Хенни всегда обращалась к мужу на Вы и всегда уточняла насчет порции, иначе глава семьи обязательно придирался к предложенному куску. Когда же старший Крамер был не в настроении, уточнение тоже не всегда гарантировало отсутствие недовольства:

– Ты что, дура, сама не соображаешь? Конечно из середины, где начинки больше!

Потом ели молча. Из всей семьи только у Карла было праздничное настроение, и он решил поднять его окружающим. Вернее, Генриху, так как от родителей взрыва бурного веселья он и не ожидал:

– Представляете, на площади давали представление на библейские сюжеты про Рождество, так Свен Келлер, тот, что привозит муку в пекарню господину Бодуану, уже хорошенечко отметив праздник, полез на сцену, чтобы предупредить Христа-младенца о будущем предательстве Иуды. Его стал увещевать монах из Ордена, да так громко, что все подумали, что это – часть представления и очень смеялись. А Жак, сын того самого Бодуана, дружок нашего Генричека, такую мессу шутейную отслужил, животики от смеха надорвёшь!

Несмотря на все усилия Карла, атмосфера за столом и не думала улучшаться. Мать, Хенни Крамер, вообще была женщиной тихой и кроткой. Она даже ходила, опустив голову, только изредка поднимая пугливые глаза на мужа. Говорила только по необходимости. Когда мать смотрела на мальчиков, её грустный взгляд наполнялся теплом, в уголках глаз появлялись морщинки, придавая выражению лица лёгкий намёк на улыбку. Хенни любила, когда муж был занят в конторе, прийти в комнату сыновей и просто немного посидеть, глядя на них.