Хронометр (Остров Святой Елены)
Шрифт:
Шурка все понял сразу.
— Он же сильнее тебя.
— Там посмотрим, — бесстрашно сказал Толик. И в самом деле он сейчас не боялся. — Ну, так что? Передаешь ему?
Шурик задумчиво согласился:
— Хорошо, я передам ему... А потом вы, может, помиритесь?
— Нет.
— Ну... ладно. — Шурка опять задергал галстучек. — А во сколько приходить?
— В семь утра.
— Рано как...
— Зато никто не помешает, — усмехнулся Толик. И хотел добавить, что настоящие дуэли тоже устраивались на рассвете, чтобы не было посторонних. Но не решился. Не к
— И пускай все честно будет, один на один.
— Я скажу, и он придет, — очень твердо пообещал Шурик. — И все будет честно.
Говорить больше было нечего. Толик взялся за дужку ведра. Шурка вдруг предложил:
— Давай я тебе помогу.
Толик, не разгибаясь, прошелся по нему взглядом — по ногам-прутикам , по рукам-лучинкам, по шее-трубочке. Весь он, Шурка, — глаза да кудряшки. И сказал Толик:
— Сломаешься еще.
Получилось зло и глупо, сам почуял.
Толик рывком поднял ведро и понес его в одной руке, отчаянно изогнувшись и страдая. Тяжесть выворачивала руку из плеча, пальцы резало с такой беспощадностью, что выть хотелось, а еще сильнее мучила неловкость: зачем так отшил невиноватого Шурку?
А Шурка шел рядом. Словно хотел сказать что-то и не решался.
И, стыдясь своей вины, Толик сказал еще сердитее:
— Чего мне помогать, барин я, что ли? Помогай своему Олегу.
Шурка ответил не сразу. Но через несколько шагов он проговорил тихо:
— Наверно, хорошо, что ты уезжаешь.
— Почему? — растерялся Толик (а рука болела до одури).
Шурка сказал устало:
— Не могу я разрываться между вами...
Повернулся он и зашагал обратно не оглядываясь. "Туп-так, туп-так", — стукали подошвы его ботинок. Толик растерянно поставил — почти уронил — ведро. Доска спружинила, вода расплескалась.
Толик вышел из дому в половине седьмого (мама спала, умаявшись накануне со сборами в дорогу). Солнце встало недавно и еще не грело. Босые ноги скользили по мокрой от росы траве. Несколько раз Толик вздрогнул. Может, не от одной лишь утренней зябкости?
Нет, он ничуть не боялся!
Но и бодрости Толик не чувствовал. Было ощущение, что он идет делать неприятную, но неизбежную работу. Никуда не денешься. Без этого боя не освободишься от ощущения вечной виноватости. Всю жизнь будешь вспоминать усмешку Наклонова, который остался победителем. Который считает тебя законченным трусом и беглецом.
И будешь ежиться от такого воспоминания, как сейчас ежишься от холода.
"Ну, а дракой что решишь?" — спросил себя Толик, словно это не он, а кто-то взрослый. Вспомнил, как надворный советник Фосс на палубе "Надежды" объяснял графу Толстому: поединки ничего не решают — одного противника увозят на кладбище или в лазарет, а другого в крепость.
"Но здесь-то не будет ни кладбища, ни крепости, — усмехнулся Толик. — И даже лазарета не будет".
Да, поединок ожидается как раз такой, о каком с насмешкой писал Шемелин: наставят, мол, друг другу синяков и на том разойдутся. Оба живы-здоровы и скоро помирятся...
Но Толик-то с Наклоновым не помирится!
Нет, дуэль не такое уж бессмысленное дело. Иногда это просто последний выход. Решающий бой. Пушкин что, глупее других был? А ведь взял пистолеты и поехал драться на Черную речку.
Тоже на Черную речку...
А где еще была Черная речка? Под Севастополем! Толик читал в прошлом году про Нахимова, про Первую Севастопольскую оборону. У русских на Черной речке было последнее полевое сражение с англичанами и французами. Неудачное сражение...
Черные речки не принесли счастья ни Пушкину, ни севастопольцам. На что же надеяться Толику?
Да нет, он не верит в приметы и предчувствия, но Олег-то старше и крепче. Это же не на пистолетах бой, где не важно, какие мускулы. В драке сила нужна. И умение! А какое у Толика умение? Ну, дрался пару раз в классе, да и то растаскивали в самом начале...
"Боишься, что ли?"
"Нет, все равно не боюсь..."
Уж если ямы в лагере он не боялся и готов был идти ночью, теперь тем более не страшно... В конце концов, не важно, кто из противников пострадает больше. Главное, чтобы не сдаться, не прятаться от боя. В дуэли с Пушкиным разве Дантес победитель? А севастопольцев разве можно назвать побежденными?
Так что шагай, Толик, на свою Черную речку, обратного пути нет.
"Но я и не хочу обратно!"
Конечно, Олегу легче. Не только в силе дело, а в том, что кругом будут стоять его друзья. Он ведь наверняка приведет с собой робингудов. Будут сочувствовать, подбадривать, радоваться его ловкости. А кто поддержит Толика? Может быть, Шурка, да и тот тайком...
Ну и пусть! В новой жизни, которая начнется завтра, у Толика будут и хорошие дни, и крепкие друзья. А сейчас он выстоит в одиночку. Другого выхода нет, и потому на душе у него почти спокойно. И сердце стучит ровно, как хронометр: "Динь-так, динь-так..."
"Не опоздать бы, а то опять скажут: испугался". Толик зашагал быстрее. Конечно, они все уже там. Ждут... Ну и пусть их много, а он один! Пусть смотрят! В драку все равно вмешиваться не станут.
Робингуды могли скрутить Толика, когда брали в плен как шпиона, могли устроить ночную засаду в лагере — это, мол, специальная операция, вроде игры, а не нападение с кулаками. Но наброситься толпой на человека, который пришел для честного поединка — значит нарушить все человеческие законы.
Толик спустился по крутому склону к берегу Черной речки на поляну. Здесь были Витя, Рафик, Люся.
— Здравствуй, — сказал Витя. — Олег и Шурка сейчас придут.
Люся на Толика не взглянула, плела что-то из длинных травинок. Рафик смотрел с веселым любопытством и посвистывал.
Молчать было неприятно, и Толик спросил с насмешливым равнодушием:
— А Гельмана и Семена не будет, что ли? Проспали?
— Семен проспал, — с зевком ответила Люся. Витя сказал:
— А Гельмана мы исключили. Он, пока Олег в лагере был, со шпаной связался.
Толик не удивился. Подумал: "А Олег, наверно, рад, Мишки-то он опасался..." И усмехнулся: