Хрупкие вещи

Гейман Нил

«Значит, так все и было, – думает Грета, глядя в темноту. Это странная мысль, совершенно безумная. – Так все и было. Она не умерла. Она выросла, прожила жизнь и состарилась».

Ей представляется, как профессор просыпается посреди ночи и лежит в темноте, слушая звуки, доносящиеся из старого платяного шкафа: шелест призраков, тихо скользящих в ночи – тревожащий шорох, который легко перепутать с суетливым метанием мыши, с мягкой поступью огромных бархатных лап, с опасной музыкой охотничьего рога вдали.

Она понимает, что это нелепо, хотя ни капельки не удивится, когда прочитает в газете о смерти профессора. «Смерть приходит по ночам, – думает Грета, прежде чем снова заснуть. – Как лев».

Обнаженная белая колдунья мчится верхом на золотистом льве. Его морда испачкана свежей кровью. Одно движение розового языка – и она вновь безупречно чиста.

ИНСТРУКЦИИ

Instructions

Перевод. Н. Эристави

2007

Коснись деревянной калитки в невиданнойбелой

стене.Знай – отопрется задвижка только тогда, Когда ты ее учтиво об этом попросишь.Войди.Пройди по тропинке.На двери, в зеленый окрашенной,висит молоток, –Ручка из красной медиВ виде головки тролля.Не тронь! Этот тролль тебе пальцы откусит.По дому иди не спеша,Ничего не касайся.Не ешь ничего.ОднакоЕжели кто-то иль что-то скажет тебе,Что страдает от голода, – накорми.Ежели скажет, что грязен, –Помой хорошенько.Ежели будет кричать, что страдает, –Любою ценоюБоль его облегчи.Как выйдешь из задней двери –в прекрасный сад попадешь. Из садаясно уже увидишь пущу лесную. Колодец глубокий – прыгай! – укажет тебе путьВ Царство Зимы, а за нимЛежат уж земли иные.Ежели трижды ты обернешься –Вернешься домой невозбранно.В этом, поверь, нет стыда. Я над тобоюСмеяться не стану.Но коли пройдешь через сад и направишься в лес,Помни – деревья там стары, и из подлескаЧьи-то глаза за тобоюСтанут следить непрестанно.Под дубом корявым, возможно, сидит старуха.Если старуха о чем-то тебя попросит, –Исполни послушно.Она тебеПуть к замку укажет, а в замкеТомятся три юных принцессы.Меньшой – прекраснейшей – не доверяй.Иди без оглядки.На тихой поляне за замкомДвенадцать месяцевПьют и поют вкруг костра.Ноги свои у огня греют,Травят веселые байки.Вежлива с ними будь – и многим они помогут.С ними наешься клубники в мороз январский!Волкам доверяй, но в меру. Тут главное –не проболтаться, Куда и зачем идешь. А через реку ходит лодчонка. Старик тебя перевезет. (Пароль отчаянно прост – Скажи старику.Чтобы веслом он плеча твоего коснулся, – И в лодку прыгай без страха. Но не забудь – крикни эти слова, Пока стоишь в отдаленье!)Если орел подарит тебе перо из крыла своего. –Спрячь и храни.Не смей позабыть – великаны спят очень чутко.А ведьм терзает мучительный, вечный голод.В броне дракона всегда есть слабое место,А сердце свое надобно прятать надежно. –Не вздумай болтать. Пропадешь.Сестрице своей не завидуй.Знаешь, выхаркивать горломПри каждом словеалмазы и розыНичуть не приятней.Чем мяконьких жаб и ужей.Алмазы так холодны, а розы –все в острых колючках!Имя свое помни.Не вздумай терять надежду –Найдется то, что ты ищешь!Призраки врать не склонны.Знай: те, кому помогла ты однажды,Тоже на помощь тебе поспешат.Снам своим верь.Верь своему сердцуИ верь сказкам.Назад возвращайся тем же путем, что и шла. На каждое доброе слово отплатят тебе добром, А на услугу – услугой тройною. Не забывай о хороших манерах. Назад обернуться – смерть. На мудром орле лети без опаски – не упадешь! За хвост Царь-Рыбы схватись – не утонешь! На сером волке скачи – но держисьза загривок покрепче! (Помни, что корни Яблони золотой червь точит черный – Оттого-то она и сохнет.)Когда ж возвратишься в тот дивный дом, Откуда и вышла в путь, Узнаешь

его не вдруг, –Так покажется мал он и жалок.Но все же пройди по тропинке.Скользни через садК калитке, что видела только однажды.А после – иди домой.Иль – хочешь – останься здесь.Иль отдохни молча...

КАК ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО Я ЧУВСТВУЮ?

How Do You Think It Feels?

Перевод. Т. Покидаева

2007

Лежу в постели – сейчас. Чувствую под боком льняную простыню, нагретую до температуры тела, слегка помятую. Я один, рядом нет никого. В груди уже не болит. Я не чувствую ничего. Вообще ничего, Мне хорошо.

С пробуждением сны исчезают, передержанные, как размытые снимки, под взглядом утреннего солнца, которое светит в окно моей спальни. Сны исчезают, сменяются воспоминаниями – медленно: и теперь, когда на подушке остался лишь алый цветок и еще – ее запах, память вдруг переполняется Бекки, и пятнадцать лет сыплются, как конфетти или опавшие лепестки, сквозь мои пальцы.

Тогда ей было двадцать. Я был значительно старше. Двадцатисемилетний мужчина, успешно делающий карьеру. Женатый, с двумя дочками-близнецами. И я был готов бросить все ради нее.

Мы познакомились на конференции в Гамбурге, в Германии. Она выступала на презентации развивающихся технологий в области интерактивных зрелищных развлечений, и я сразу подумал, как только увидел ее в первый раз, что она привлекательная и забавная. У нее были длинные темные волосы и голубые глаза с зеленоватым отливом. Поначалу мне показалось, что она напоминает мне кого-то из знакомых, но потом до меня дошло: на самом деле у меня нет и не было таких знакомых, просто она была очень похожа на Эмму Пил, героиню Дайаны Ригг в телесериале «Мстители». Я влюбился в нее, черно-белую, и бредил ею, когда мне еще не исполнилось и десяти.

В тот же день, ближе к вечеру, когда мы случайно столкнулись в гостиничном коридоре – я как раз собирался на пьянку с участием продавцов программного обеспечения, – я похвалил ее выступление. Она сказала, что она актриса, и что ее наняли специально, чтобы выступить на презентации («В конце концов, не всем же играть в театрах Уэст-Энда»), и что ее зовут Ребекка.

Потом я поцеловал ее у двери. Она вздохнула и прижалась ко мне.

До конца конференции Бекки спала у меня в номере. Я был люто влюблен, и она – хотелось бы думать – тоже. Наш роман продолжался и по возвращении в Англию: яркий, веселый и восхитительный. Я был влюблен, я знал это точно, и любовь ощущалась шампанским, ударившим в голову.

Я проводил с ней все свободное время. Говорил жене, что задерживаюсь на работе, что без меня у них полный завал. А сам мчался к Бекки в Баттерси.

Мне очень нравилось ее тело: ее золотистая кожа, ее голубые глаза с зеленоватым отливом. Ей было трудно расслабиться во время секса. Похоже, ей нравился секс как идея, но как практическое воплощение он ее не впечатлял. Оральный секс вызывал у нее легкое отвращение, и не только когда она делала что-то сама. Больше всего ей нравился секс, когда все заканчивалось очень быстро. Но меня это не задевало: мне хватало ее красоты и ее остроумия. Мне нравилось, как она лепит из пластилина маленьких человечков с кукольными лицами. Мне нравилось, как пластилин забивается ей под ногти тонкими темными полумесяцами. У нее был красивый голос, и иногда она пела – просто так, от хорошего настроения. Популярные песни, фольклорные песни, отрывки из оперных арий, глупые песенки из телерекламы – первое, что приходило в голову. Жена вообще никогда не пела. Даже детские колыбельные нашим девочкам.

Краски как будто делались ярче, когда рядом со мной была Бекки. Я стал замечать разнообразные «мелочи жизни», которые просто не видел раньше: разглядел изысканную элегантность цветов, потому что Бекки любила цветы; пристрастился к немому кино, потому что Бекки любила немое кино, «Багдадского вора» и «Шерлока-младшего» я пересматривал по сто раз; я стал собирать фонотеку из кассет и компактов, потому что Бекки любила музыку, а я любил Бекки и любил то, что любила она. Раньше я просто не слышал музыки: не понимал черно-белого изящества, присущего безмолвному клоуну; никогда не смотрел по-настоящему на цветы – до того, как мы встретились с Бекки.

Она сказала, что хочет уйти из театра – что ей нужно уйти из театра, – и заняться чем-то другим, чтобы зарабатывать больше денег и зарабатывать на постоянной основе. Я познакомил ее с моим старым приятелем из музыкального бизнеса, и он взял ее личным секретарем. Иногда меня мучил вопрос, спят они или нет, но расспрашивать я не стал – не решился, хотя много раз собирался. Я не хотел подвергать опасности то, что было у нас двоих, и знал: у меня нет причин упрекать ее в чем бы то ни было.

– Как ты думаешь, что я чувствую? – спросила она, когда мы вышли из тайского ресторанчика в двух кварталах от ее дома, где мы ужинали всякий раз, когда мне выдавалась возможность приехать к ней. – Когда знаю, что вот ты приехал, и все хорошо, но вечером ты все равно возвратишься к жене. Как ты думаешь, это легко?

Я знал, что она права. Я не хотел никого обижать, не хотел никому делать больно, но у меня было такое чувство, как будто меня разрывает на части. Я совершенно забросил работу в своей компьютерной фирме. Я собирался с духом, чтобы сказать жене: я ухожу. Мне представлялось, как обрадуется Бекки, когда узнает, что теперь я уже безраздельно с ней – насовсем. Да, Кэролайн, жене, будет больно. Больно и тяжело. А девочкам будет еще тяжелее. Но так было нужно.

Каждый раз, когда я играл с дочками, с моими почти одинаковыми близняшками (подсказка: у Аманды над верхней губой – крошечная родинка, лицо у Джессики – чуть круглее) с волосами медового цвета, чуть светлее, чем у Кэролайн, каждый раз, когда мы ходили в парк, когда я купал их перед сном и укладывал спать, в сердце свербела тягучая боль. Но я знал, что мне делать – что надо сделать. Я знал; боль, которую я ощущаю сейчас, скоро сменится радостью, потому что я буду с Бекки, я буду с ней жить, и любить ее, и проводить с ней все время.