Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг.
Шрифт:
Нет ответа или он не поддается однозначному толкованию у соответственно 16,8, 2, 5 и 2% опрошенных.
Таким образом, перемены в Кремле и на Старой площади были встречены в партии и стране неоднозначно. Многие не скрывали своей радости. Среди них значительную, если не подавляющую часть составляли люди, не простившие Хрущеву того, что он лишил их предмета поклонения в лице Сталина. Многие не испытывали никаких чувств — ни положительных, ни отрицательных. Но были и такие, кто сожалел об упущенной возможности либерализации режима и опасался не просто очередного похолодания, а нового оледенения в политической и общественной жизни страны. Некоторые, самые решительные из них, расставшись с иллюзиями, вступили на стезю диссидентства. Другие, наоборот, укрепились в вере, что что-то можно сделать изнутри самой системы, если не сегодня, то завтра. И именно в это время принялись делать карьеру в аппарате. После смерти Петра Великого по этому пути шли П.И. Шувалов, М.И.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Предложенное в данной монографии исследование позволяет более предметно и критично подойти к оценке первого послесталинского десятилетия в истории нашей страны. В литературе, особенно очеркового и публицистического характера, данный период характеризуется как время экономических и социальных реформ, как время перехода от жесткого тоталитаризма к более гибкому авторитаризму, отказа и осуждения сталинских репрессий, как «хрущевская оттепель», положительно сказавшаяся на самых различных сторонах жизни советского общества. В целом такая характеристика разделяется и нами. Но ее необходимо уточнить и дополнить.
И первый вывод, который хотелось бы сделать, заключается в том, что не следует резко и безоговорочно противопоставлять первые послевоенные восемь лет и последующие одиннадцать, связанные с именами Сталина и Хрущева. Идеи многих реформ, обычно приписываемых последнему, появились на свет еще в предшествующую эпоху и вызревали, ждали своего времени и своих реформаторов. И некоторые из них (например, идея децентрализации управления промышленностью) обсуждались на самом верху, и Сталин не всегда с ходу отвергал их. Причем теперь мало уже кто оспаривает тот факт, что первым после смерти генсека реформатором был вовсе не Хрущев.
Второй вывод, тесно связанный с первым, заключается в том, что не столько отношение к реформам разделило наследников Сталина на довольно причудливые и недолговечные группы и коалиции, сколько политический вес, наличие или отсутствие (до поры до времени умело скрываемое) личных амбиций.
Третий, вытекающий из первых двух, напрашивается сам собой: при любом раскладе сил, раньше или позже, но реформирование режима и модернизация государства, страны, общества стали бы осуществляться. Другое дело: как, какими темпами, в каких формах и какими методами.
Вектор преобразований, их направленность, не говоря уже о темпах и результативности, во многом зависят от личности руководителя, от широты его кругозора, от умения вникнуть в суть проблемы, вычленить ее наиболее сильные и слабые стороны, найти и сплотить союзников, изолировать противников, наконец, от решимости и политической воли.
Большую, во всяком случае не меньшую роль при этом играют и та часть «верхов», которую именуют аппаратом, элитой и т. п., и «низы», то, как они понимают свои собственные интересы и как умеют сопрягать их с интересами страны, в данном случае с интересами ее модернизации.
В условиях, когда впервые после нэпа начали совершаться робкие шаги отхода от наиболее разрушительных для общества и наименее эффективных для данного времени элементов военно-мобилизационной системы, установившейся в стране после революции (Ленин называл этот процесс «самотермидоризацией»), «низы» в обществе и в аппарате в силу ряда причин запаздывают с осознанием необходимости и возможности такого поворота, что ведет к возникновению известного недоверия к части наиболее «продвинутых» «верхов», появлению некоторых элементов оппозиции, консервативной по своей политической направленности, даже в чем-то реакционной по своим конкретным требованиям, но прогрессивной по своей политологической и социологической сущности.
Положительные результаты, наметившиеся в середине 50-х годов (увеличившиеся темпы экономического роста, некоторое повышение жизненного уровня), совпали с периодом активных поисков новых подходов в определении основополагающих тенденций развития народного хозяйства. Однако очередной реформаторский цикл нашей истории завершился уже в начале 1955 г. Завершился не потому, что иссякла реформистская энергия общества, а скорее потому, что она еще не успела раскрыться и осознать свою силу, потому, что чаяния перемен тогда почти целиком и полностью связывались с появлением лидера, способного сломить сопротивление консерваторов, вдохновить и сплотить новаторов, внушить надежду отчаявшимся, расшевелить безразличных. Случайно вознесенный на политический Олимп Маленков со столь трудной задачей не справился. А у ставшего единоличным лидером Хрущева были другие приоритеты. К решению назревших социально-экономических преобразований
По мере смягчения режима, расширения круга реформ и их углубления, к политике начинают проявлять все больший интерес средние слои, интеллигенция. Но по мере их вовлечения в политику растут нетерпение, недовольство темпами и масштабами преобразований. Оппозиция расширяется, изменяются и ее функции по отношению к элите. Если до этого она преимущественно сдерживала, то теперь начинает подталкивать, а потом и откровенно толкать «вперед» власть. И между ними возникают определенные коллизии. Причем чем дальше, тем больше. В результате общество, а затем и элита явно или неявно раскалываются и начинается противостояние, немыслимое в условиях, когда морально-политическое единство обеспечивалось непререкаемым авторитетом вождя, а также непременным и всеобщим контролем над индивидуумом.
Механизм идеологического воздействия на население стал давать сбои, сталкиваясь со стойкими предрассудками масс, как, например, в случае с освобождением немецких генералов в 1955 г. Причем не только первые робкие попытки реформирования системы, но и их сворачивание, объявление их не соответствующими духу марксизма-ленинизма, сопровождавшие, например, отставку Маленкова, побуждали все большее число людей к критическому осмыслению недавнего прошлого и настоящего.
Так как авторитарный строй с псевдодемократическими (с точки зрения сугубо политологической, а не классовой, революционной) институтами не располагает достаточными возможностями и желанием выяснить, какая точка зрения и какой лидер пользуются наибольшей поддержкой и элиты, и народа, то развертывающаяся в обществе политическая борьба вполне естественно приобретает во многом внеинституциональный характер. Негласные и закулисные сговоры в конечном итоге ведут к заговорам, когда успешным, а когда и нет. В ходе таких баталий под кремлевскими коврами теряется из виду политическая перспектива и целесообразность. А на первый план опять-таки выходят амбиции. Круг замыкается.
Слишком маленький временной промежуток (11 лет) не дает возможности выносить категорическое суждение в споре о том, насколько возможно превращение революционной и военно-мобилизационной системы, укоренившейся в экономической, социальной и государственной толще, обеспечившей победу над ее врагами в Гражданской и Великой Отечественной войнах, но не очень-то эффективной в нормальное, мирное время, — насколько возможно ее изменение в сторону либерализации и демократизации. Разве не свидетельствовали о такой возможности реабилитация значительной части репрессированных ранее и всеобщее чувство наступившей стабильности, исчезновение всеобщего, хотя порой и неосознаваемого страха? Разве прорыв в космос, усилия по решению жилищной проблемы не подтверждали уверенность в гигантских возможностях успешно добиваться определенных целей? Но, с другой стороны, разве провал попыток поднять сельское хозяйство, не выходя за рамки колхозно-совхозной собственности, модернизировать его и тем самым решить продовольственную проблему, разве непоследовательность и колебания в отношениях с творческой интеллигенцией не говорили о том, что Хрущев, как потом и Брежнев с Косыгиным, если и не осознавал, то нутром чувствовал необходимость строго соблюдать рамки, за пределами которых процесс реформирования становится неуправляемым и приобретает разрушительный характер? Постановка вопроса о культе личности позволяет в связи с этим более глубоко оценить эту ключевую тему эпохи «оттепели», увидеть две стержневых тенденции в определении политики по этому вопросу. Первая из них проявилась уже весной 1953 г., когда Берия попытался связать имя Сталина с необоснованными репрессиями последних лет его правления. Наиболее наглядно она проявилась в публичных разоблачениях сталинских преступлений на XX и XXII партийных съездах, а также в отношении Хрущева к повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Вторая тенденция нашла отражение на июльском 1953 г., а также январском и июльском 1955 г. пленумах ЦК, где осуждение ошибок и преступлений недавнего прошлого обходилось без обвинений самого Сталина, а критика сосредоточивалась исключительно на отдельных его соратниках (Берии, Маленкове, Молотове), ставших теперь политическими противниками Хрущева. Наконец, обе эти тенденции так или иначе сказались в работе июньского 1957 г. пленума ЦК при осуждении «антипартийной группы».