Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг.
Шрифт:
Но кто был автором этой авантюры? Все знали, но помалкивали.
Около 5 часов пополудни 26 октября вернувшийся в Москву из Нью-Йорка Громыко препроводил американскому послу в Москве Ф. Колеру это «примирительное» послание, в котором впервые, хотя и несколько витиевато, но все же в достаточно ясной форме выражалась готовность уничтожить или удалить ракеты с Кубы, если американцы дадут заверения о ненападении на нее и отзовут флот. «Это сразу все изменит… Тогда будет стоять иначе и вопрос об уничтожении не только оружия, которое вы называете наступательным, но и всякого другого… Тогда и отпадет необходимость в пребывании на Кубе наших специалистов». Эти формулировки, при всей эмоциональности и сумбурности письма, вызвали в Белом доме вздох облегчения. Они вполне резонно были истолкованы так, что у Хрущева нервы не выдержали и он пошел на попятную. С точки зрения Корниенко, Рубикон был перейден: «Впереди оставался только торг о конкретных условиях вывода ракет»{1283}.
Между тем еще в середине дня на стол руководства МИДа поступило от советского посла в Вашингтоне сообщение о том, что решимость американской администрации «покончить с Кастро» вовсе не означает решение начать вторжение «сегодня-завтра». Но хотя информация, по словам Кузнецова, была воспринята с некоторым облегчением, передокладывать сейчас же ее Хрущеву с целью задержать его послание не стали. Ведь информация о приведении вооруженных сил США в состояние боевой готовности оставалась в силе и сохраняла свое зловещее значение{1284}.
В то же время, продолжая демонстрировать публичное спокойствие, вечером 26 октября Хрущев вместе с Брежневым, Козловым, Косыгиным, Полянским и Шверником присутствовал на концерте кубинского оркестра «Бокукос» в зале им. Чайковского{1285}.
В субботу утром 27 октября Хрущев направил Кеннеди еще одно послание. Он снова просил Кеннеди проявить сдержанность, ибо, «если разразится война, то остановить ее будет не в нашей власти». И уже не отрицал, что на Кубе имеются советские ракеты. Но раз уж они туда доставлены, полагал он, то и американская блокада не имеет смысла, тем более что они там находятся под контролем советских офицеров и не будут использованы для нападения на США. «В этом отношении вы можете быть спокойны. Мы находимся в здравом уме и прекрасно понимаем, что если нападем на вас, вы ответите нам тем же… Как же мы можем допустить, чтобы произошли те несуразные действия, которые вы нам приписываете? Только сумасшедшие могут так поступать или самоубийцы, желающие и сами погибнуть и весь мир перед тем уничтожить». Хрущев предлагал снять блокаду и дать обязательство не вторгаться на Кубу. В этом случае СССР заберет и уничтожит доставленное туда ракетное оружие. Он убеждал Кеннеди: «Мы с вами не должньГтянуть за концы каната, на котором вы завязали узел войны, потому что, чем крепче мы будем тянуть, тем сильнее стянется узел, и придет время, когда узел будет так туго стянут, что даже тот, кто завязал его, не в силах будет развязать… Давайте не только перестанем тянуть за концы каната, но примем меры к тому, чтобы узел развязать. Мы к этому готовы»{1286}. Новым здесь было только пожелание того, что «США со своей стороны, учитывая беспокойство и озабоченность со стороны Советского государства, вывезут свои аналогичные средства из Турции». В конце послания содержалось предложение провести в течение 2-3 недель переговоры по всему комплексу возникших проблем{1287}. И, повторяем, чтобы не терять времени, Хрущев велел отправить это второе послание в Вашингтон открытым текстом по радио.
В ответном послании Хрущеву, озвученном в тот же день в Белом доме, признавая, что «события приблизились к такому положению, когда они могли выйти из-под контроля», Кеннеди приветствовал шаг советской стороны, назвав его «важным вкладом в дело обеспечения мира». Он заявлял о готовности США снять карантин и дать обещание не нападать на Кубу, если Советы под наблюдением ООН уберут наступательное оружие оттуда. И в любом случае он требовал немедленно прекратить все работы по установке там ракет{1288}.
Но в конце того же дня, 27 октября, Кеннеди принял два важных решения, о которых был осведомлен только узкий круг лиц. Первое — поручить брату Роберту достигнуть конфиденциальной договоренности (arrangement) о выводе ракет из Турции. Второе — поручить госсекретарю Д. Раску предпринять подготовительный шаг (на случай, если Москва не удовлетворится конфиденциальной договоренностью) открытой договоренности с помощью генерального секретаря ООН У Тана{1289}.
Однако вечером того же дня все могло провалиться в тартарары. Американский самолет-разведчик У-2 вторгся в воздушное пространство СССР в районе Чукотки. Как оказалось, это было сделано непреднамеренно — это знали в Вашингтоне, но не знали в Москве и вполне могли расценить как признак враждебных намерений. Узнав об этом инциденте, Макнамара побледнел как полотно и вскрикнул:
— Это означает войну!
Кеннеди, правда, проявил большее хладнокровие, сказав с досадой:
— Всегда найдется какой-нибудь сукин сын, до которого не дошло нужного слова{1290}.
Другой разведывательный самолет У-2, летевший на высоте свыше 20 километров, в 10 часов 21 минуту был сбит над Кубой{1291}. Известие об этом вызвало в Америке панику. Через южную границу в Мексику хлынула лавина беженцев: вереницы машин с прицепными домиками нескончаемо вились по горным дорогам Техаса, Нью-Мексико, Аризоны и Калифорнии. Кляня на чем свет стоит как «вероломных русских», так и своих «балбесов из Вашингтона», люди бежали от, казалось бы, неминуемой ядерной смерти{1292}. А в Вашингтоне ошибочно предположили, что самолет сбит по приказу из Москвы. И не только военные, но и некоторые гражданские советники президента настоятельно рекомендовали «принять вызов» и разбомбить позиции ПВО на Кубе{1293}.
Дело действительно могло принять плохой оборот. Узнав о гибели американского летчика, Кеннеди приказал увеличить в несколько раз число самолетов, патрулировавших остров{1294}.
Суббота 27 октября была потом названа американцами «черной субботой». В беседе с Добрыниным поздно вечером Р. Кеннеди говорил:
— Кубинский кризис продолжает углубляться. Президент полон решимости избавиться от советских баз на Кубе — вплоть до их бомбардировки. Но вы, несомненно, ответите нам тем же где-то в Европе. Начнется самая настоящая война, в которой погибнут миллионы, прежде всего американцев и русских. Мы хотим избежать этого во что бы то ни стало. Однако промедление с нахождением выхода из кризиса связано с большим риском, тем более, что у нас много неразумных голов среди генералов (да и не только среди них), которые так и рвутся «подраться».
Подходящей базой для урегулирования всего кризиса, по его словам, могли бы явиться вчерашнее письмо Хрущева и сегодняшний ответ президента.
— Главное для нас — получить как можно скорее от вас согласие на прекращение работ по возведению ракетных баз на Кубе и на международный контроль над ними. В обмен американская администрация готова отменить карантин и дать заверения, что никакого вторжения на Кубу не будет.
— А как быть в отношении ваших баз в Турции? — спросил Добрынин.
— Президент не видит непреодолимых трудностей в решении и этого вопроса, — последовал четкий ответ. — Главная трудность для него — публичное обсуждение вопроса о Турции. Формально размещение ракет там было оформлено решением НАТО. Объявить сейчас в одностороннем порядке об их закрытии — значит ударить по позициям США, как лидера этого-союза, так и по всей его структуре. С учетом процедуры, существующей в нем, на это потребуется 4-5 месяцев. Однако публично говорить сейчас о таких намерениях президент пока не может{1295}.