Хрустальная пробка
Шрифт:
— Значит, надо предположить… что Добрек был обманут?
— Никогда, — воскликнул Прасвилль. — Это вы сделались жертвой обмана, мой бедный друг. Добрек владеет настоящим списком, который он украл из этого несгораемого шкафа.
— А мой документ?
— Это подделка.
— Подделка?
— Несомненная и очевидная подделка. Одна из восхитительных жестокостей Добрека. Он привлекал ваше внимание хрустальной пробкой, вы стремились к хрустальной пробке, куда он вложил неизвестно какой лоскуток бумаги, а сам между тем вполне сознательно сохранил…
Прасвилль не докончил. Вид Клариссы поразил его. Она с трудом выговорила:
— Итак…
— Итак, что, друг мой?
— Вы отказываетесь?
— Конечно, я принужден.
— Вы не желаете пойти?..
— Послушайте, разве мыслимо с документом сомнительной ценности…
— Вы не хотите? Не хотите? А завтра утром… через несколько часов Жильбер…
Она страшно побледнела, лицо ее исказилось, в глазах застыл ужас.
Люпен из боязни, чтобы она не сказала чего-нибудь лишнего, схватил ее за плечи. Но она оттолкнула его с силой, которой в ней нельзя было предположить, сделала еще два-три шага, закачалась, как будто вот-вот упадет, и вдруг с энергией отчаяния схватила Прасвилля и громко произнесла:
— Вы пойдете туда, сейчас же пойдете… Надо… надо спасти Жильбера…
— Дорогой друг, прошу вас, успокойтесь…
Она резко засмеялась.
— Успокоиться… когда Жильбер завтра утром… Ах нет, нет, я боюсь… это ужасно… Да, бегите же, несчастный… Спасите его… Вы не понимаете разве? Жильбер… Жильбер, ведь это сын мой, мой сын, мой сын.
Прасвилль вскрикнул. Лезвие ножа блеснуло в руке Клариссы. Она замахнулась, чтобы нанести себе удар, но не успела. Люпен схватил ее за руку, обезоружил и горячо выкрикнул:
— Вы безумная, ведь я вам поклялся спасти его. Живите же для него. Жильбер не умрет. Возможно ли, чтобы он умер, когда я поклялся…
— Жильбер… сын мой… — стонала Кларисса.
Он сильно сжал ее, повернул к себе и закрыл ей рукой рот.
— Довольно, замолчите. Умоляю вас молчать… Жильбер не погибнет…
Наконец ему удалось увести ее, как внезапно утихнувшего ребенка. В дверях Люпен обернулся к Прасвиллю:
— Подождите меня, сударь, — властным тоном сказал он. — Если вам нужен список 27-ми, настоящий, подождите меня. Через час, самое большее через два, я буду здесь, и мы поговорим.
Затем он решительно обратился к Клариссе:
— Бодрее, сударыня. Приказываю вам это во имя Жильбера.
Держа Клариссу, как манекен, за руки, поддерживая ее, чуть не неся ее, Люпен спустился по коридорам и по лестницам, вышел во двор, затем в другой и наконец очутился на улице.
Между тем Прасвилль, вначале как будто оглушенный событиями, мало-помалу пришел в себя и приобрел способность рассуждать. Он размышлял о роли Николя, который в начале сцены был простым статистом, советником Клариссы, человеком, за которого ухватываются в тяжелые минуты жизни, и который в последнюю минуту проявил себя решительным, авторитетным, полным энергии, даже дерзости, готовым опрокинуть все препятствия на своем пути.
Кто мог так держать себя?
Прасвилль вздрогнул. Ответ напрашивался сам собой с полной очевидностью. Доказательства так и посыпались, одно убедительнее другого. Оставалось лишь одно обстоятельство, смущавшее Прасвилля. Внешность Николя не имела сходства даже отдаленного с известными фотографиями Арсена Люпена: совершенно другой овал и цвет лица, форма рта, выражение лица, волосы, словом, ни одной приметы, подходящей к описанию авантюриста. Но разве он забыл, что вся сила Люпена заключалась именно в этом необычайном уменье превращаться в другое существо. Итак, сомнений не было.
Прасвилль поспешно вышел из конторы. Встретив военного агента охраны, он живо спросил:
— Вы только что пришли, бригадир?
— Да, господин секретарь.
— Вам попались навстречу господин с дамой?
— Да, во дворе.
— Вы узнали бы этого субъекта?
— Думаю, что да.
— В таком случае нельзя терять ни минуты. Захватите с собой шесть надзирателей и отправляйтесь на площадь Клини. Разузнайте о господине Николе и наблюдайте за домом. Он должен придти туда.
— А если он не войдет к себе?
— Арестуйте его. Мандат готов. — Он подошел к конторке, сел и на особом листке написал имя.
— Вот бумага, бригадир, я предупрежу начальника охраны.
Бригадир казался ошеломленным.
— Господин секретарь говорил, кажется, о господине Николе?
— Ну да.
— А мандат на имя Арсена Люпена.
— Арсен Люпен и господин Николь одно и то же лицо.
Эшафот
— Я его спасу, я спасу, — неустанно повторял Люпен, сидя в автомобиле, увозившем его и Клариссу. — Клянусь, что я спасу его.
Кларисса, отупевшая от страха, от муки, не слушала его. Люпен развивал вслух свои планы, больше, впрочем, для себя, чем для того, чтобы убедить Клариссу.
— Нет, партия еще не проиграна. У нас еще есть козырь — и крупный козырь: письма и документы, которые бывший депутат Воранглад предлагает Добреку и о которых Добрек упоминал вчера в Ницце. Я куплю эти письма у Воранглада за какую угодно цену. Потом мы возвращаемся в префектуру и я говорю Прасвиллю: «Отправляйтесь к президенту. Выдайте список за подлинный и спасите Жильбера от казни, и завтра вы можете признать бумагу подложной. Идите. Живо. Иначе… Ну да, иначе завтра утром в газетах появятся разоблачения Воранглада. Депутата арестуют. В тот же день заключают под стражу Прасвилля».
Люпен потер руки.
— Он пойдет… Пойдет… Я это почувствовал сразу, как только увидел его. Дело верное, без проигрыша. Благо, в портфеле Добрека я нашел адрес Воранглада. Шофер, бульвар Распаль.
Они прибыли по указанному адресу. Люпен стремительно взбежал по лестнице на третий этаж.
Прислуга ответила ему, что господин Воранглад уехал и вернется только завтра к обеду.
— Не знаете ли, где он?
— Господин уехал в Лондон.
Сев в автомобиль, Люпен не произнес ни слова. Со своей стороны Кларисса и не расспрашивала его, все еще находясь в состоянии полного безразличия, понимая, что смерть ее сына — дело лишь недалекого будущего.