Хрустальная пробка
Шрифт:
— Ага, — произнес пожилой господин. — Я вижу, что ты меня узнаешь. А помнишь ли ты наше свидание несколько месяцев тому назад, когда я пришел к тебе в дом у сквера Ламартина с просьбой оказать поддержку Жильберу? Я сказал тебе тогда: «Долой оружие! Спаси Жильбера, и я тебя оставлю в покое. Иначе я отниму у тебя список двадцати семи, и тогда твое дело дрянь». Ну и вот я думаю, что этот момент настал. Вот что значит идти против этого прекрасного малого, Арсена Люпена. Это значит наверняка потерять все до последней нитки. Ну, пусть это послужит тебе уроком. Ах да, я забыл тебе вернуть твой бумажник. Прости меня, если ты его найдешь слегка опустевшим. Кроме почтенного количества банковых билетов, там была еще квитанция на хранение энжиэнской мебели, похищенной тобой у меня. Я решил избавить тебя от хлопот по возвращению вещей. В данный момент это уже сделано. Не благодари меня, не за что. Прощай, Добрек. Если тебе когда-нибудь понадобится один-два золотых на покупку другой пробки к графину, я к твоим услугам. Прощай.
Люпен удалился.
Он не сделал еще пяти-десяти шагов, как до него донесся звук выстрела.
Он обернулся.
Добрек выстрелил себе в голову.
— Вечная память, — прошептал Люпен, приподняв шляпу.
Месяц спустя Жильбер, которому смертная казнь была заменена вечными каторжными работами, бежал с острова Ре накануне того самого дня, когда его должны были посадить на пароход для отправки в Гвиану.
Странное бегство, детали которого так же, как и выстрел на бульваре Араго, приписали Арсену Люпену.
— В общем, — закончил Люпен, посвятив меня в свою историю, — в общем ни одно предприятие не доставило мне столько хлопот, не стоило таких усилий, как это проклятое дело. Назовем его, если хотите: «Хрустальная пробка», или как не надо никогда терять присутствия духа». В течение двенадцати часов, с шести утра до шести часов вечера, я загладил неудачи и ошибки шести месяцев. Эти двенадцать часов принадлежат несомненно к самым счастливым, самым славным в моей жизни.
— А Жильбер? Что сталось с ним?
— Он обрабатывает землю в Алжире под своим настоящим именем, единственным именем Антуана Мержи. Он женат на англичанке, и у них родился сын, которого он захотел назвать Арсеном. Я часто получаю от него очень теплые письма. Да вот еще сегодня пришло одно письмо. Послушайте, что он пишет:
«Патрон, если бы вы знали, как приятно быть порядочным человеком, вставать рано, зная, что впереди длинный трудовой день, после которого с наслаждением валишься в кровать. И вам это знакомо, не правда ли? У Арсена Люпена своя манера быть порядочным человеком, правда, не совсем обычная, не особенно правоверная. Но я уверен, что на Страшном суде его добрые дела возьмут перевес над всем остальным. Я вас очень люблю, патрон».
— Славный ребенок, — задумчиво прибавил Арсен Люпен.
— А госпожа Мержи?
— Она живет с сыновьями Жильбером и Жаком.
— Вы встречаетесь с нею?
— Нет.
— Да что вы?!
Люпен поколебался несколько минут, потом сказал мне, улыбаясь.
— Мой милый, я хочу вам открыть секрет, хотя и боюсь показаться смешным. Но вы же знаете, что я всегда был сентиментален и наивен, как школьник. Итак, когда я вечером пришел к Клариссе и рассказал ей все происшествия и новости того дня, отчасти известные уже ей, я глубоко почувствовал две вещи. Во-первых, что я испытывал к ней чувство гораздо более сильное, чем сам подозревал, во-вторых, что, наоборот, она питает ко мне неприязнь или почти отвращение.
— Ну, как так? Почему же?
— Почему? Потому что Кларисса Мержи в высшей степени порядочная женщина, а я… только Арсен Люпен.
— А-а?..
— Бог мой! Симпатичный бандит, немного романтик и рыцарь… парень не злой, все что хотите. При всем том для женщины прямой и уравновешенной только… только темная личность.
Я понял, что рана более глубока, чем он хочет в этом сознаться, и сказал ему:
— Так вы ее любили?
— Мне даже кажется, — прибавил он шутливо, — что я сделал ей предложение. Я ведь только что спас ее сына, не правда ли? Ну, и вообразил… Какой душ я получил! С тех пор мы расстались.
— И вы ее забыли?
— Конечно, но как это было мучительно! Чтобы сделать невозможным всякое сближение, я женился.
— Как, вы женаты, вы, Люпен?
— Как же, самый наиженатый в мире и наизаконнейшим образом. Породнился с одним из самых знатных семейств Франции. Единственная дочь. Громадное богатство. Как, вы не знаете этой истории? С ней стоит познакомиться.
Люпен в порыве откровенности тут же принялся рассказывать историю своей женитьбы на Анжелике Сарзо Вандомской, принцессе де Бурбон Конде, ныне ставшей сестрой Марией Августой, простой монахиней в Доминиканском монастыре.
Вдруг после первых же слов он остановился, как будто потеряв интерес к рассказу, и задумался.
— Что с вами, Люпен?
— Со мной? Ничего.
— Нет, что-то есть… И вы улыбаетесь. Потайное место Добрека, его стеклянный глаз вас смешат?
— Да нет же.
— Ну, в таком случае?
— Ничего, уверяю вас. Так просто. Одно воспоминание.
— Приятное?
— Да… Да. Чарующее. Это было ночью посреди острова Ре, на рыбачьей лодке, в которой мы с Клариссой увозили Жильбера. Мы были с ней вдвоем на корме. Я помню… Я заговорил… Я сказал ей все, что у меня было на сердце. Было так тихо… волнующе тихо.
— Ну?..
— Клянусь вам, женщина, которую я прижимал к своей груди, и недолго… Несколько секунд… Но все равно. Клянусь Богом, что это была не только признательная мать, не только нежный друг, но женщина, взволнованная, трепещущая…
И добавил с усмешкой:
— Которая на следующий день бежала, чтобы больше не видеть меня.
Он снова замолчал, потом пробормотал:
— Кларисса, Кларисса! Когда я устану от приключений, я разыщу вас, там, там… в маленьком арабском домике… где вы меня ждете… Кларисса, я уверен, что вы меня ждете…