Хрустальное счастье
Шрифт:
– Очень хорошо, – сказал он, – я ничего не видел.
– Но вы на самом деле ничего не видели! Вокруг вас никогда не вьются молоденькие секретарши суда или адвокаты, на которых вы в лучшем случае на секунду задерживаете свое внимание?
Он не был зол, лишь немного разочарован. Мысль о Беатрис пришла тогда в голову Винсену, и он машинально взял второй стакан, который ему протянул Жан-Реми. Да, если бы он был бдительным, Беатрис прошла бы через его жизнь, как этот юнец прошел через жизнь Жана-Реми, в то время как Ален продолжал его преследовать, что доказывал портрет. Он спросил себя, почему их разговор принял такой странный оборот, личный и загадочный.
– А ваша галерея в Сен-Реми? –
– Дело, которым очень хорошо управляет Магали, процветает. Понимаю, что это вас удивляет.
– Ну да, признаюсь, я и не представлял, что моя жена или, скорее, моя бывшая жена, займется искусством! Она никогда не выказывала интереса к… к такого рода вещам.
– Аппетит приходит во время еды.
Винсен покачал головой, потом поставил стакан, немного оглушенный. Он пил натощак, и алкоголь вызвал у него отвращение. Мысли о Магали ничего не меняли, она отныне перевернула страницу, как и он, и общими у них оставались лишь дети и воспоминания молодости.
– Я должен идти, – сказал он с сожалением. – Я думаю, настаивать бесполезно, вы не продадите этот портрет?
– Определенно нет, но спасибо за то, что вы его оценили.
– Я был рад с вами поговорить.
– Я тоже. Мы найдем еще случай увидеться. Вы знаете, мы любим одних и тех же людей, даже если не одним и тем же образом.
Фраза могла показаться загадочной, но Винсен прекрасно понял. С глубоко печальной улыбкой он снова пожал руку Жана-Реми и решил покинуть галерею. Сев за руль, он понял, что не хочет ни возвращаться домой, ни объяснять Беатрис, почему он задержался.
С восьми часов утра в конторе Морван-Мейер кипела работа. Мари, как обычно, пришла раньше девяти часов и начала проверять присутствие каждого работника, состояние рабочих мест, которые были убраны за ночь, свой собственный план встреч и, наконец, список звонков новым потенциальным клиентам. Утром раз в неделю она встречалась с бухгалтером, подписывала платежные карточки персонала, делила работу между компаньонами. Она также принимала практикантов, обеспечивала связь с адвокатами, решала конфликты, короче, обеспечивала работу конторы.
Присутствие Беатрис представляло для нее все больше и больше проблем. После своей обязательной двухгодичной практики, выполненной с огромным количеством прогулов, девушка, казалось, не собиралась покидать контору, где вела себя как на завоеванной территории. Она, может, думала, что Мари предложит ей должность компаньона, потому что она вышла замуж за Винсена, но об этом не могло быть и речи. Статуе конторы, к счастью, не позволял незаконного сотрудничества. Сослуживцы не оценили Беатрис. Они видели в ней лишь карьеристку и ничего не делали, чтобы помочь ей в ее стремлениях. Несколько раз Мари обговаривала этот вопрос с Винсеном, чем ставила его в неловкое положение. По всей видимости, он не хотел вмешиваться. Он ограничился тем, что потребовал от Беатрис не использовать имя Морван-Мейер в своей профессиональной деятельности. На время своего зачисления в адвокатуру она должна была уступить и зарегистрироваться адвокатом под своей девичьей фамилией. Никто из семьи не вынес бы использования имени семьи в суде. Но госпожа Беатрис Одье явно звучало хуже, чем госпожа Беатрис Морван-Мейер!
На авеню Малахов у Беатрис было ничуть не больше прав, чем на бульваре Малерб, и Мари никогда не считалась с ней и даже не интересовалась ее мнением. Когда речь шла о раздаче приглашений на ужин, Мари шла прямиком к Винсену, и если его не было дома, звонила ему во Дворец правосудия. Пусть он женился, но это ничего не меняло, он по-прежнему управлял особняком вместе со своей кузиной. Они вдвоем составляли что-то вроде пары, и их взрослые дети, жившие с ними под одной крышей, свыклись с этой странной ситуацией. Когда Мари решала пойти со своей дочерью в театр или в кино, Тифани всегда была приглашена на вечер, и если Винсен вдруг доставал места на финал Ролан-Гароса, он шел туда с Сирилом или Лукасом. Это устраивало всех, кроме, понятно, Беатрис.
Сидя за столом Шарля, как и каждое утро, Мари только что закрыла дело. Уже тринадцать лет она говорила «стол Шарля», тогда как секретари прекрасно знали, что речь шла о ее столе. Около бювара драгоценная, как талисман, зажигалка с инициалами Ш.М. все еще лежала без дела, потому что она не курила. Эту вещь, которую Шарль получил в подарок от Юдифи перед самой войной, Мари забрала себе после гибели дяди и принесла ее на бульвар Малерб. Машинально, двадцать раз на день, жестом, уже ставшим механическим, она брала ее в руки, ставила, клала плашмя. Но, в то же время, она ни разу не открыла сейф, спрятанный за панелью, в котором все еще лежали дневники Юдифи. Там находилось объяснение семейной драмы на страницах, которые никто не желал перечитывать, впрочем, так же как и уничтожать. Может, поколение их детей имеет право узнать эту зловещую правду? Мудрость или страх не пускали сюда пятерых кузенов. На поставленные вопросы они давали только уклончивые ответы, как если бы были связаны молчаливым соглашением. Страдания Юдифи и Бет охотно вспоминались со всей грустью, присущей такому несчастью, но знание о чудовищности Эдуарда и о том, каким образом отомстил Шарль, никому бы ничего хорошего не принесло, они были в этом убеждены и предпочитали молчать.
Селектор пробурчал, вернув ее на землю, и она включила связь.
– К вам пришли, мэтр, – сообщил голос ее секретаря.
С радостной улыбкой она убедилась, что Эрве соблюдал все правила предосторожности, о которых она его попросила, и даже не отказывался представляться на входе. Она решила сама выйти к нему в зал для посетителей, где он сидел один, удобно устроившись на одном из глубоких диванов зеленого велюра, занятый чтением газеты. Когда он поднял на нее взгляд, Мари почувствовала себя более взволнованной, чем хотела бы.
– Ты готова? Можно идти обедать? – радостно спросил он.
– Обедать?
– А почему ты думаешь, я попросил назначить встречу на тринадцать часов?
Он подошел к ней, нагнулся, чтобы поцеловать в шею, взял ее за талию.
– Я заказал столик у Лукаса Картона, – сообщил он.
– Мы что-то празднуем?
– О боги, нет! Наоборот, потому что ты уезжаешь на следующей неделе… Я на самом деле в печали. Ты не заметила?
Его светло-серый костюм был прост и элегантен, а его небесно-голубая рубашка подчеркивала цвет глаз. Она смерила его взглядом, прежде чем взять под руку и увести из зала для посетителей. Пересекая большой холл, они встретились с Беатрис, которая коротко им улыбнулась и заторопилась в коридор.
– Она проводит свое время здесь, я, правда, не знаю, что с этим делать, – пробормотала Мари.
Она подождала, пока они покинут здание, чтобы добавить:
– Если я серьезно не поговорю с Винсеном, мы придем к катастрофе…
– Она так плоха?
– Нет… Ни плохая, ни хорошая. Но она находится на краю, не знает своего места. В любом случае, нет ничего хуже, чем работать с семьей.
– Тем не менее, ты занималась этим со своим дядей, когда начинала.
– Это совсем другое! Шарль мне все показал и обозначил границы. Иметь возможность смотреть, как он изучает дело, или готовит защитительную речь, было неслыханной удачей. Хотя перед тем, как сформировать эту контору, он уже работал здесь, на первом этаже, и я никогда себе не представляла, что займу его место. Для меня это был Бог, по крайней мере, в вопросах права, и я казалась себе совсем маленькой…