Хрустальное счастье
Шрифт:
– Я разговариваю с тобой!
– Ты не разговариваешь, ты кричишь.
В ярости она пересекла комнату, расстегивая по дороге свой бюстгальтер, который бросила на кровать.
– Значит, тебя это, правда, не трогает? Ты хочешь спать, ты опаздываешь на работу?
– Ирония у тебя не получается. Это искусство, знаешь…
Она должна была почувствовать себя смешной, но она была слишком несчастна, чтобы это замечать, и она пробормотала жалостным голосом:
– Есть другая женщина, у тебя любовница?
Хотя он был глубоко опечален за нее, у него не получалось ее жалеть.
– Нет, у меня нет любовницы, я тебе не изменяю, – сообщил он лаконично.
Она ему поверила, потому что он казался слишком равнодушным, чтобы соврать. И вдруг ей захотелось до него дотронуться, почувствовать на себе его кожу, обрести снова мужчину, в которого она влюбилась с первого взгляда, и который смог удовлетворить все ее женские желания, по крайней мере, в начале их романа.
– Это потому, что я хочу ребенка? Тебя это пугает? Но ты будешь его обожать, Винсен, я в этом уверена! Однако я не заведу его против твоего желания, я принимаю не сахарные таблетки! Я так тебя люблю, если бы ты знал…
Она позволила себе подойти к нему, он не пытался отстраниться. Он пользовался все время одной и той же туалетной водой, которую она с удовольствием вдохнула, потом она тихонько потянула за рукава рубашки, чтобы ее снять. Когда она начала расстегивать пояс, он схватил ее за запястье.
– Прекрати…
Но она уже успела заметить, что он ее хотел все-таки, и она настаивала, пока он резко не отошел.
– Что с тобой? – отчаянно вскрикнула она. – Ты больше не выносишь, когда я к тебе прикасаюсь?
– Я совершил ошибку, Беатрис, мы не должны были жениться. Я думал, что люблю тебя, я…
Она стала мертвенно-бледной, и он замолчал, удивленный. Он был убежден, что она играла комедию большой любви, он был готов закончить и произнести слово «развод», однако она, казалось, не играла горе, которое исказило ее лицо.
– Винсен, – прошептала она, – ты меня больше не любишь? Ты не любишь меня? Ты говоришь об этом?
Эти слова, которые она уже сто раз повторяла, провоцируя его, не веря в них на самом деле, только что стали жестокой реальностью.
– Нет, я не хочу, – пробормотала она, – ты не имеешь права! Дай мне еще один шанс, ты мне его никогда не давал! Мы не жили нормально, здесь я не дома, вся твоя семья не обращает на меня внимания, и ты делаешь как они, у меня даже не было права носить твое имя! Вы, Морван-Мейеры, вы расцениваете остальной мир с пренебрежением, вы недосягаемы, неприкасаемы…
Она плакала без стыда, на грани срыва, он чувствовал себя холодным от этих упреков. Магали говорила ему то же в свое время, он это не забыл.
– Это не ты, – сказал он очень быстро, – ты тут ни при чем, я единственно ответственен. Я не уладил свое прошлое, когда ты вошла в мою жизнь. У меня нет к тебе упреков, если только то, что ты не должна была выбирать мужа моего возраста. С самого начала мы пошли не по той дороге, я никогда не верил в твои красивые слова, но я считал, что это плата за женщину столь молодую и прекрасную, как ты…
– Верил? Но это правда, несчастный дурак! Какие красивые слова? Когда ты входишь в комнату, у меня останавливается сердце! Когда ты как-то по-особому смотришь на меня, но с тобой уже давно такого не было, я утопаю в счастье. А ты, ты думаешь, что я вышла за тебя из-за твоих денег!
– О, я не говорил бы так резко…
Эта последняя фраза, произнесенная с неким цинизмом, испугала Беатрис больше всего предыдущего. Она поняла, что вот-вот навсегда потеряет его, что он воспользуется их спором, чтобы покончить с этим.
– Не будь со мной злым, тебе это не идет, – попросила она низким голосом.
Это было единственным средством, чтобы помешать ему продолжить, она это знала. Она выпрямилась, откинула свои длинные коричневые волосы назад. У нее были руки, чтобы драться, и она рассчитывала их использовать.
Лея крепко сжимала руки Сирила и молча всматривалась в него.
– Искренне, – сказала она, наконец, – лучше.
Гематомы, вызванные последней пластической операцией, сглаживались, и со дня его приезда на авеню Малахов на прошлой неделе он соглашался смотреть на себя в зеркало.
– Я думал, они смогут сделать что-то большее, – уточнил он. – В любом случае не раньше, чем через месяц.
Три шрама пересекали лоб, скулу и висок, но верхнее веко обрело уже почти нормальную форму.
– Это кстати, потому, что я больше не перенесу больниц!
Сестра удовлетворенно улыбнулась, прежде чем отпустить его. Она считала долгом чести помогать Тифани, сменяя ее, чтобы Сирил почти никогда не оставался один.
– Я все-таки немного доктор Джекил и мистер Хайд, нет? – спросил он, вертя головой то направо то налево.
– Ты выкинешь меня на улицу, если я тебе скажу, что шрамы придают некий шарм?
– Тогда у меня его много!
Он соглашался шутить, это был хороший знак, она воспользовалась этим, чтобы спросить его, сгорая от любопытства:
– Вы останетесь здесь, когда вы уже женаты?
– У Тифани нет никакого желания уезжать, я ее понимаю.
В любом случае он был всегда с ней согласен, никогда ей не противоречил.
– Когда появится ребенок, мы будем рады, что не одни. К тому же куда ты хочешь, чтобы мы ушли? Винсен предложил мне работать…
– О, он, кажется, способен достать для тебя луну, нет?
Они засмеялись, потом Сирил перестал:
– Он делает все, что может.
Это был эвфемизм, ибо даже с Мари, несмотря на все их передряги, Винсен продолжал показывать себя улыбающимся, любящим, внимательным к сохранению семейной сплоченности.