Хрустальный дом
Шрифт:
Подошла к онемевшему Ленчику, обняла его, отпустила, разглядывая со счастливой улыбкой, потом потрепала рукой по волосам...
– Ну, показывай, чудо мое. Значит, научился мгновенно замораживать воду? А не растает она у тебя? Водяные замки...
– Нет, - выдохнул Ленчик.
– Нет. Не волнуйтесь, Ольга Михайловна. Я все проверил. В "твердой воде" все молекулы ориентированы в одном направлении. Вот смотрите, что я делаю.
– Вдруг засуетился он вокруг пресса, вытаскивая откуда-то тяжелый соленоид и устанавливая его на матрице.
– Каждая молекула воды имеет возможность застыть
Он из-под стеллажа вытащил ведро с водой... Лед? Да, сверху плавали льдинки. Зачерпнул талую воду ведерком поменьше, залил в матрицу под прессом, включил соленоид, затем что-то щелкнуло, соленоид отлетел в сторону, а сверху, на воду в толстой стальной матрице, ринулся пуансон...
Я глянул на Ольгу Михайловну: она завороженно, широко открытыми глазами смотрела на пресс, на воду в ведре, на Ленчика... У меня было такое чувство, что она все это видит сразу одновременно и даже воду за толстыми стенками матрицы.
– Вот, - сказал, смущенно улыбаясь, Ленчик.
– Смотрите.
Из матрицы медленно выползал прозрачный, чуть-чуть зеленоватый блок точно такой, как на тумбочке в "манеже". Ольга Михайловна бережно взяла блок в руки, недоверчиво, покачивая головой, повернула его узкой гранью, грань блеснула под лампой мимолетной радугой...
– Чудо, - пробормотала она.
– Просто чудо... Как это у тебя получается?
Ленчик сиял. Впрочем, "сиял" совершенно не то слово; он просто излучал счастье, трудно было вообще понять, что же здесь большее чудо: только что извлеченный из-под пресса блок или сам его изобретатель...
– А вы попробуйте, - уговаривал он Ольгу Михайловну.
– Это очень просто: сначала рукояткой нужно создать такое давление, чтобы отжать из воды газы, но быстро, не дольше двух-трех десятых секунды, а потом сразу до ста тысяч атмосфер.
– Нет, нет!
– запротестовала Ольга Михайловна.
– У меня это не получится. Вот, - кивнула она на меня, - Володю обучите.
И он меня обучил: самое главное, как я понял из его объяснений, нужно было точно представить, буквально зримо, до осязаемости, что вода в матрице остекленела. В тот момент представить, когда давишь на рукоятку. Но получилось лишь с третьей или четвертой попытки. И когда Ленчик заявил, что на этот раз получилось, я почувствовал себя таким разбитым, таким измочаленным от этих попыток угадать нужное давление на рычаге, что невольно опустился на ящик рядом с прессом - ноги не держали.
– Ну и работенка!..
И в этот момент в лаборатории появился Ваграм Васильевич. Радушный, величавый, как всегда, он буквально выхватил из рук Ольги Михайловны только что мною отпрессованный блок.
– Ай-яй, милая Ольга Михайловна! Такое открытие, такое изобретение... Нобелевская премия! А вы молчите... Ай-яй-яй!..
– Да это не мое открытие, - рассмеялась Ольга Михайловна.
– Вот он это чудо сотворил, - указала она на вконец растерявшегося Ленчика.
– Да?
– уставился в изумлении на
– Но это же прекрасно! Это же гениально!
Вокруг пресса уже собралось немало людей: начальник лаборатории, инженеры, лаборанты...
– Так что, товарищи?
– обвел собравшихся орлиным взглядом Мочьян. Новое изобретение? Прекрасно, отлично, как я понимаю...
Мочьян обожал изобретения. В институте раз и навсегда был установлен единый порядок: все, что выходит из стен института, - проекты, статьи, интервью, а тем паче заявки в Комитет по делам изобретений, - все выходит только с визой директора. Исключение существовало лишь для Виноградовой. Однако Ольга Михайловна этим исключительным правом пользоваться не желала, и все ее статьи, так же как и ее сотрудников, попадали на стол к Ваграму Васильевичу. "Зачем вы меня обижаете?
– возмущался Ваграм Васильевич.
– Вы ведете совершенно самостоятельную работу, у меня хватает работы с другими товарищами, соавторов у меня хоть отбавляй, милая Ольга Михайловна..."
У пресса встал сам "автор проекта". Но этот раз он штамповал блоки молча, без объяснений, и только мелкие капли пота, покрывшие все его лицо, говорили о том, что и ему, не только мне, штамповка дается с огромным напряжением. "Словно выжатый лимон, - пришла вдруг в голову мысль.
– Вот почему он выглядит таким измученным..."
– М-да...
– сказал ошеломленный Ваграм Васильевич, когда у его ног поднялась стопка хрустальных блоков.
– А может, тает? Не проверяли?
– Не тает, - ответил Ленчик.
– А что скажет эксперимент? Его величество эксперимент!
– загремел Мочьян, обретший вдруг почву под ногами.
– Термостат есть? Давай сюда, а программу я сам... Наука - это коллективное творчество, не так ли, товарищи?
Заложили три блока.
– Три, говорили славяне, - изрек Ваграм Васильевич, - это уже среднестатистическое множество. Так что давай три.
На каждом бруске укрепили термопару, подключили термометры - лаборанты знали дело туго, включили термостат на нагрев...
– Не закрывай дверцу, - приказал Мочьян.
– Эксперимент должен быть наглядным. Надо всем смотреть.
Но смотреть было нечего. Когда температура в термостате поднялась за 100, над блоками появился легкий туман, который тотчас рассеялся, а сами блоки стали худеть. "Твердая вода" испарялась, не тая.
– М-да...
– глубокомысленно протянул Ваграм Васильевич, - это дело надо обсудить. Серьезное дело, я понимаю, товарищи.
– Обвел он всех тяжелым, "буравчатым" взглядом и ушел, поманив за собой начальника лаборатории.
Что означает "буравчатый" взгляд Мочьяна, мы знали: немедленно разойтись по рабочим местам - именно так он разгонял из "манежа" архитектурную публику. Но в данном случае "буравчатый" взгляд Ваграма Васильевича означал, как выяснилось вскоре, когда вернулся запыхавшийся начальник лаборатории, нечто другое.
– Одну минутку, товарищи, не расходитесь!
– закричал он.
– Ваша фамилия? А ваша? А ваша?..
Он переписал всех в блокнот и извиняющимся тоном, главным образом обращаясь к Ольге Михайловне, объяснил: