Хрустальный грот. Полые холмы
Шрифт:
Как мне сказали, дул попутный и свежий ветер, так что мы вошли в устье и бросили якорь еще до наступления зари, за десять дней до апрельских Ид.
Воздух был неподвижен, все вокруг окутывал холодный туман. Было очень тихо. Только начался прилив, погнавший воду вверх, в устье реки, и когда наша лодка отчалила от борта корабля, тишину нарушали только журчание воды под ее килем да мягкий плеск весел. Где-то далеко, едва слышно, пропели петухи. Скрытые туманом, кричали ягнята, им вторило глухое блеяние овец. Промытый ночным дождем воздух пах солью и, как ни странно, домом.
Мы держались ближе к середине потока, так чтобы за пеленой тумана нас никто не мог разглядеть с берега. Говорить мы старались только шепотом; а однажды, когда на берегу залаяла собака, мы услышали мужской голос, прозвучавший так отчетливо, будто человек находился рядом с нами в лодке. Это оказалось достаточным предостережением, и мы замолчали вовсе.
Сильный весенний прилив быстро нес наше суденышко. Это было нам на руку, поскольку корабль стал на якорь позже, чем было намечено, а рассвет разгорался все ярче. Гребцы то и дело встревоженно поглядывали на небо и налегали на весла. Я наклонился вперед, напрягая зрение и стараясь увидеть хоть кусочек знакомого берега.
— Ты рад, что вернулся? — прошептал мне на ухо Кадал.
— Это зависит от того, что мы узнаем. Клянусь Митрой, как же хочется есть!
— Немудрено, — кисло хмыкнул он. — Что ты выискиваешь?
— Здесь должна быть бухточка — белый песок и ручей, бегущий между деревьев, — а за ней дюна, поросшая соснами. Мы пристанем там.
Он кивнул. По замыслу, мы с Кадалом должны были высадиться на берег в устье реки против Маридунума, в известном мне месте, откуда мы могли незамеченными выйти на дорогу, идущую с юга. Нам предстояло выдавать себя за путников из Корнуолла; говорить за обоих буду я, а выговор Кадала сойдет в беседе со всяким, кроме коренного корнуэльца. С собой я вез несколько горшочков с мазями и небольшой сундучок с лекарствами: если меня спросят, кто я, то я вполне сойду за странствующего лекаря, и эта личина послужит мне пропуском почти повсюду, где я хотел побывать.
Маррик остался на корабле. Как обычно, он прибудет в город на торговом судне и высадится на верфи. Ему предстояло разыскать старых знакомцев, восстановить старые связи в городе и узнать как можно больше; Кадал же отправится со мной в пещеру Галапаса и будет служить связником между мной с Марриком, передавая добытые мною сведения.
Корабль задержится в устье Тиви на три дня. Перед самым его отплытием Маррик поднимется на борт, чтобы доставить в Малую Британию собранные нами сведения. Присоединимся ли мы с Кадалом к нему, зависело от того, что мы обнаружим. Ни я, ни мой отец не забывали, что после участия Камлаха в восстании Вортигерн наверняка похозяйничал в Маридунуме, как лиса в курятнике; и не он один: можно не сомневаться, он впустил сюда саксов. Первой моей заботой было добыть сведения о Вортигерне и отослать их в Бретань, а затем уже найти свою мать и убедиться, что ей ничто не угрожает.
Приятно было оказаться вновь на суше, хоть не на сухой земле, поскольку трава у подножия холма была высокой и мокрой; однако, когда лодка исчезла в тумане, я испытал немалое облегчение, которое сменилось волнением, когда мы с Кадалом стали пробираться лесом к дороге. Не знаю, что я ожидал увидеть в Маридунуме; я даже не знаю, заботило ли это меня. Не возвращение домой заставило меня тогда воспрянуть духом, а то, что наконец я смогу послужить Амброзию. Если я еще не мог прорицать для него, то по крайней мере мог выполнить работу взрослого мужа, а затем и сыновний долг. Мне кажется, что все то время я надеялся, что меня попросят отдать за него жизнь. Я был очень молод.
До моста мы добрались без приключений. Здесь тоже нам сопутствовала удача: мы повстречали барышника с парой коренастых верховых лошадок, которых он намеревался продать в городе. Я купил у него одну лошадь, поторговавшись ровно столько, сколько нужно было, чтобы отвести подозрения. Барышник остался вполне удовлетворен сделкой и потому даже подарил мне потертое седло.
К тому времени, когда сделка состоялась, уже совсем рассвело. Мимо прошли несколько человек, которые, впрочем, удостоили нас лишь беглым взглядом, за исключением одного парня, который, по-видимому, узнал каурую лошадь.
— И далеко ты собрался ехать, приятель? — с ухмылкой обратился он скорее к Кадалу.
Я сделал вид, что не услышал, но краем глаза увидел, как Кадал развел руками, пожал плечами и указал глазами на меня. Его взгляд был красноречив: «Я только следую за ним, а он повсюду безумен».
Вьючная тропа была безлюдной. Кадал шел рядом, держась рукой за постромки.
— Знаешь, а ведь он прав. Старая кляча долго не протянет. Впрочем, сколько нам еще идти?
— Возможно, не так далеко, как мне помнится. Миль шесть, не больше.
— Ты говорил, что дорога все время идет в гору?
— Я всегда смогу пойти пешком. — Я провел рукой по костлявой шее лошади. — Знаешь, не такая уж это кляча, лошадь лучше, чем кажется. Пару раз задать ей побольше корму, и вот увидишь, она выправится.
— Что ж, тогда ты по крайней мере не зря потратил свои деньги. Что там за стеной, на которую ты смотришь?
— Раньше я там жил.
Мы проезжали мимо усадьбы деда. На первый взгляд она мало изменилась. С высоты седла я без труда мог заглянуть за стену; мне видна была терраса с растущим на ней айвовым деревом, его огненно-алые цветы уже распускались навстречу утреннему солнцу. За ней открывался сад, где Камлах угостил меня отравленным абрикосом. А вот и ворота, через которые я убежал, обливаясь слезами.
Лошадь потихоньку трусила вперед. Мы миновали сад; почки на яблонях уже набухли, а свежая яркая трава окружала террасу, на которой, бывало, сиживала над прялкой Моравик, пока я играл у ее ног. А вот то место, где я перелез через стену в ночь бегства, и наклонившаяся яблоня, к которой я привязал Астера. Стена обрушилась, и сквозь пролом мне была видна заросшая густой травой лужайка, через которую я убежал в ту ночь, оставив позади тело Сердика на погребальном костре моей комнаты.
Заставив каурую остановиться, я привстал на стременах, чтобы разглядеть все получше. Должно быть, той ночью я хорошо потрудился; исчезло не только строение, в котором помещалась моя комната, но и два крыла построек, окружавших внешний двор. Конюшни были прежними, значит, огонь до них не добрался. Колоннада отчасти была разрушена, а затем, очевидно, восстановлена в новом, современном духе и потому разительно отличалась от остальных строений дворца: большие, плохо отесанные камни и грубая кладка, квадратные колонны, поддерживающие деревянную кровлю, квадратные, утопленные в стену окна. Не дом, а пристройка, которая выглядела уродливой и неуютной; единственным ее достоинством было, очевидно, то, что в ней можно было укрыться от непогоды. С тем же успехом можно жить и в пещере, подумалось мне. Я тронул коленями лошадь.
— Чему ты ухмыляешься? — спросил Кадал.
— Только тому, насколько я пропитался римским духом. Забавно, мой дом уже не здесь. А если говорить начистоту, то думаю, что он и не в Малой Британии.
— Тогда где же?
— Не знаю. Там, где обитает граф Британский, — вот где. А в ближайшее время, думаю, он будет в домах, подобных этим.
Я указал на стену старых римских казарм, видневшихся за дворцом. Казармы были полуразрушены, на всем лежала печать запустения. Тем лучше, подумал я, по крайней мере Амброзию не придется сражаться за это поместье. А дай Утеру сутки, казармы будут как новенькие. Мы подъехали к обители Святого Петра, на первый взгляд не тронутой ни огнем, ни мечом.