Хрустальный грот. Полые холмы
Шрифт:
— Клянусь светом! — Его лицо побагровело, и рыжеватые брови буграми сошлись над яростными голубыми глазками. Он гневно взирал сверху вниз на мою мать и так шумно втянул носом воздух, собираясь заговорить, что это было слышно у самых дверей. Тогда бородач, вставший вместе с ним, произнес что-то с незнакомым мне выговором, одновременно Камлах тронул короля за локоть и что-то шепнул ему на ухо.
Король помолчал, а затем глухо произнес:
— Как хочешь. Потом. Выведи их отсюда. — Затем, обращаясь к моей матери, он отчеканил: — Это еще не конец, Ниниана. Обещаю тебе. Шесть лет. Клянусь богом, с меня довольно! Пойдем, милорд.
Он перебросил через руку полу плаща, кивнул своему сыну, спустившись с возвышения, взял бородатого мужчину под локоть, а затем направился вместе с ним к двери. Следом прошествовала кроткая овечка, королева Олвена со своими дамами, а за ними — улыбающийся Диниас. Моя мать не сдвинулась с места. Король прошел мимо, не удостоив ее ни словом, ни взглядом. Толпа придворных разошлась в стороны, освобождая ему путь, как расступается стерня под напором плуга.
Я остался один в трех шагах от двери, выпучив глаза и не в силах сойти с места. Когда король надвинулся на меня, я очнулся и уже было повернулся, чтобы убежать в переднюю комнату, но сделал это недостаточно быстро.
Он внезапно остановился, отпустил руку Горлана и круто повернулся ко мне. Взметнулся синий плащ, хлестнув меня краем по глазу, отчего тот наполнился слезами. Моргая, чтобы не дать воли слезам, я поглядел на деда. Горлан стоял рядом. Он был моложе моего дяди Диведа. Он тоже гневался, но скрывал свои чувства, к тому же гнев его был обращен не на меня. Горлан, казалось, удивился такой задержке и спросил:
— Кто это?
— Ее сын, которому твоя милость собирался дать имя, — едко промолвил дед.
Сверкнуло золото на узорчатом обручье; огромный кулак короля взвился, а потом опустился снова, сбив меня с ног, — словно мальчишка прихлопнул муху. Мимо меня прошуршал синий плащ, потом прошагали сандалии короля, а за ними без малейшего промедления проследовали сандалии Горлана. Над моей головой прозвенел прелестный голосок склонившейся ко мне Олвены, но король гневно окликнул ее, и она, отдернув руку, поспешила за ним вместе с остальными.
Я поднялся с пола, оглядываясь в поисках Моравик, но ее нигде не было видно. Она прошла прямиком к моей матери и не видела происшедшего. Я стал протискиваться к ним сквозь толпу челяди и придворных, но прежде, чем я добрался до матери, ее безмолвные женщины окружили ее тесным кольцом, провожая из зала, — вышли они в другую, дальнюю дверь. Никто из них даже не оглянулся.
Кто-то заговорил со мной, но я не ответил. Я выбежал под колоннаду, пересек главный двор и оказался в залитом тихим солнечным светом саду.
Мой дядя Камлах нашел меня на террасе Моравик.
Лежа ничком на горячих каменных плитах, я наблюдал за ящерицей. Изо всех событий того дня это я помню ярче всего: ящерица, прижавшаяся к горячему камню в двух шагах от моего лица. Тело ее, словно отлитое из зеленоватой бронзы, неподвижно, если не считать мелко бьющегося горла. У нее были крохотные аспидные глазки и пасть цвета спелого арбуза. Длинный острый язык выскальзывал из пасти, подобно крохотному хлысту. Мелко прошуршав коготками по камню, ящерка пробежала по моему пальцу и юркнула в щель между плитами.
Я повернул голову. Ко мне через сад шел дядя Камлах.
Он поднялся по трем низким ступенькам на террасу, ступая почти неслышно в изящно зашнурованных сандалиях, и остановился, глядя на меня сверху вниз. Я не поднимал глаз. Во мху между камнями росли крохотные белые цветы, размером не больше глаз ящерицы, но каждый цветок был так же совершенен, как самая изысканная резная чаша. До сих пор я помню узор на них так хорошо, словно вырезал его собственными руками.
— Подними голову, — произнес дядя.
Я не шелохнулся. Он подошел к каменной скамье и сел лицом ко мне, расставив колени и свесив между них сцепленные руки.
— Посмотри на меня, Мерлин.
Я повиновался. Довольно долго он молча изучал меня.
— Мне все время твердили, что ты не любишь играть в шумные игры, что ты убегаешь от Диниаса, что из тебя никогда не получится воин или даже мужчина. И все-таки, когда король сбил тебя с ног тумаком, от которого любая его гончая убежала бы, поскуливая, в конуру, ты не издал ни звука и не пролил ни слезинки.
Я ничего не ответил.
— Думаю, ты совсем не такой, каким тебя считают, Мерлин.
Я по-прежнему хранил молчанье.
— Ты знаешь, зачем приехал Горлан?
Я решил, что лучше будет солгать.
— Нет.
— Он приехал просить руки твоей матери. Если бы она согласилась, ты отправился бы с ним в Малую Британию.
Я тронул один из цветков указательным пальцем. Цветок опал, как дождевик, осыпался и исчез. Я тронул еще один на пробу.
— Ты меня слушаешь? — резче обычного произнес Камлах.
— Да. Но если она ему отказала, это едва ли имеет значение. — Я поднял глаза. — Не так ли?
— Ты имеешь в виду, что не хочешь уезжать? Я подумал было… — Он нахмурил светлые брови, совсем как мой дед. — К тебе относились бы с почтением, и ты стал бы принцем.
— Я и так принц. И больше принцем, чем сейчас, никогда не стану.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Если она отказала ему, — произнес я, — он не может быть моим отцом. Я думал, что он — мой отец. Я полагал, он поэтому приехал.
— Что тебя заставило так думать?
— Не знаю. Мне казалось… — Я замолк. Я не в силах был объяснить Камлаху, что имя Горлана явилось мне вспышкой ослепительного света. — Я просто решил, что он — мой отец.
— Только потому, что ты все это время ждал его. — Голос дяди был спокоен и ровен. — Такое ожидание неразумно, Мерлин. Тебе пора взглянуть правде в глаза. Твой отец мертв.
Я опустил руку на холмик мха, сминая его о камень. Глядел, как белеют от напряжения мои пальцы.
— Она тебе это сказала?