Ху Из Мы
Шрифт:
Госпожа Гонта привычно зевнула от опостылевшего вопроса, и со скучающим видом сообщила то, о чём было сказано-пересказано десятки раз: что деньги можно либо напечатать, либо одолжить. Печатать опасно, так как это вызовет новую волну инфляции, а одолжить не у кого - за неимением желающих давать взаймы. Разговоры на эту тему так часто повторялись, что госпожа председатель Национального банка даже поленилась лишний раз обозвать не желавших позычать деньги кредиторов обидным словом.
Видя тупиковое положение дел, представитель президента предложил, стесняясь своей рекомендации: "А что, если попробовать самим заработать?"
Прозвучавший
Премьер хмыкнул в ответ, и напомнил членам Совета, что экономика страны находится на самоокупаемости, узаконенной самим же Советом: что произвели, то и съели.
– Почему же растут долги?
– не унимался настырный представитель президента.
– Больше едим, чем производим, - был краткий, но ёмкий ответ премьера.
– Значит, надо либо меньше есть, либо больше производить, - выдал глубинную разработку ума глава администрации президента.
– Уже...
– Что уже?
– Идём по пути, чтобы меньше есть.
– А если пойти по пути, чтобы больше производить?
– назойливо наседал представитель президента.
– Это сложнее и требует много денег, времени и сил. По поводу денег - обратитесь к госпоже Гонте, председателю Национального банка.
– Слышали, слышали...
– замахал руками глава администрации.
– По кругу водите?.. М-да, это искусство нам знакомо.
– По предлагаемому вами пути мы пойдем во вторую очередь...
– спровоцировал гонку недоразумений премьер.
– Когда, когда?..
– Как только сложатся некоторые обстоятельства: финансы сопоставятся с экономикой, звезды на небе займут благоприятствующее положение, настроение чиновников и членов их семей будет способствовать...
– премьер-министр ещё долго бы перечислял стечение благоприятных факторов, которым желательно было бы случиться, но...
Председатель Совета Национальной Безопасности, господин Турчик, встал, одёрнул пиджак, насупился пуще прежнего и обратился к уважаемому заседанию. Он строго заявил, что нечего топтаться на месте, а пора итог подводить. Он напомнил: дела в государстве составлены таким образом, что поменяй что-либо в одном месте - рухнет во всех остальных. "Имеем, - что имеем" - неслось, как клич из уст докладчика. Система устройства страны сплетена из абсурдных звеньев; убери любое такое звено и вся цепочка рухнет, обратившись в черепки - а этот апокалипсис допустить никак нельзя. Господин Турчик перекрестился: не приведи господи, отдать управление экономикой, финансами, политикой иным людям, не ведающим нашей тактики и стратегии - примут нас за профанов, мудозвонов, а то и ещё хуже. А дальше может быть и жёстче... и неведомо, как туго. Единый шанс на спасение - не пускать в управление чужаков, стоять насмерть и гнать инородцев всеми методами и способами, этих патриотов, волонтёров, общественников, молодых, да настырных с амбициями всех оттенков.
– Видите ли, подавай им гражданское общество. А смолы горячей не желаете, да прямо в пасть, дорогие граждане?!
– вскрикнул отчаянно председатель, и закончил свое выступление, приставив сжатый кулак к плечу, возгласом: - No pasaran!
Присутствующие вскочили со своих мест в едином порыве и желании, чтобы чужаки не прошли, и их сжатые кулачки неубедительно подрагивали в единой страсти. Ну, а в головах упрямо вертелся истинный довод: навечно во власти не задержишься, тем более при таких достижениях, - значит, главное - вовремя соскочить с брыкливого коня и смыться. И члены Совета ещё громче закричали про "no pasaran".
* * *
"Где это я?" - Кирилл Мефодьевич обнаружил себя в неизвестном месте, и в испуге стал звать жену. Но жена Клава не отзывалась, что ещё больше настораживало и пугало. В голову лезли чудовищно гадкие мысли: "Неужели, на дне рождения у президента с кем-то условилась?.. Чушь! Годы не те... Так почему её нет там, где я? И не отзывается на зов. Наглость! Силу почуяла, выю гнёт?.. Пора к порядку призвать".
Кирилл Мефодьевич шёл по странному коридору, не уясняя ни места нахождения, ни цели своего движения. Пару раз возле него пробегали какие-то дети. Одного он задел ладонью по затылку в воспитательных целях. На его грозное требование остановиться и ответить на вопрос, дети не реагировали, лишь смеялись. "О, бестолочь растёт, не то, что мы были", - всё, что пришло на ум.
"Почему были?
– пришёл вопрос непонятно откуда.
– Были, есть и будете вечно".
"Во, дела, - забеспокоился Кирилл Мефодьевич, - пора со спиртными напитками завязывать. Как бы чего не началось, первые признаки, похоже, начали появляться".
Впереди маячило какое-то помещение, и Ракушкин зашёл в него хозяйским шагом по привычке, с повелительным требованием подчинения и почтения. За стойкой стоял бородач похожий на цыгана, а перед ним тасовалась, вроде как, очередь из трёх человек.
– За чем очередь, граждане?
– зычно произнёс Ракушкин.
– Ну-ка дайте, я пристроюсь первым, а вдруг и мне такое надо.
Кирилл Мефодьевич выпятил свой живот и пошёл им на приступ.
– Вас, кажется, отягощает личное пузо. Выпустить накопления не пробовали? Любезный, видишь, все стоят и ждут, как люди, один ты...
– Я не любезный, а начальник департамента. И на "ты" к себе обращаться не позволю, всякой бестии. Свистну полицейского, он вмиг тебе руку сломает!
– Это ты у себя дома начальник департамента, а здесь тот, кто на самом деле - жирная свинья.
Ракушкин от таких слов сначала покраснел, как помидор, потом побелел, как редька, из которой мама в детстве салат делала, и стал скрипеть зубами, словно затупившаяся ручная пила - звук издаёт, а полезного движения нет.
Невысокого роста щупленький и слегка плешивый гражданин, с очень знакомым лицом, сказал:
– У меня появилось желание на вас бросок отработать. Не смотрите, что я мал ростом - через бедро брошу - в глазах звёздный свет появится и выключатель рядом...
– Ты этот выключатель каждый день видеть будешь, вот только дай до полицейского дозвониться, - пообещал Кирилл Мефодьевич непредусмотрительно.
– Хамите?
– Констатирую факт и предостерегаю - оскорбления не спущу. Не того я полёта птица, чтобы с земли крошки клевать.
Невысокий гражданин обхватил рукой там, где должна была находиться талия Ракушкина, и так-таки произвёл бросок. Грузный Кирилл Мефодьевич не успел ни моргнуть, ни пукнуть, как оказался на полу; ойкнул непроизвольно, и непонятно ему было, почему земля так больно бьётся, и как посмела. Ему захотелось плакать, но он сдержался из последних сил, помня о своём сане. Лишь заскулил, как собачонка.